Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах

Дядя Эмиль сам жил в детстве в деревне, давил виноград, помогая своим дружкам во время ртвели [26] Ртвели — праздник сбора винограда (груз.). . Он неторопливо отпивал из стакана маленькими глоточками и наслаждался звуками грузинской речи. Это был язык его детства. До поступления в гимназию ни отец мой, ни дядя не знали русского языка, выучили потом.

Хозяин дома хорошо говорил по-русски, хозяйка могла вставлять в свою речь только отдельные словечки. Говорили то по-грузински, то по-русски. Однако надо было идти к другим больным. Мы находили их таким же способом, как нашли Бердзенишвили, и трудно было определить, у кого нас принимали лучше.

Я, конечно, очень устала от этого похода, но возвращалась домой как с праздника:

— Дядя Эмиль, я решила, стану доктором.

— Думаешь, лечить — это есть чурчхелы? — усмехнулся он.

— Нет, я хочу лечить по-настоящему.

— Ну и прекрасно. Знаешь, я на участке отдыхаю. От домашней сутолоки.

В доме действительно была сутолока. Это ощущалось все сильнее и сильнее, потому что на дворе похолодало, мы с Люсей предпочитали играть дома. И как-то так повелось, что несмотря на молчаливость и кажущуюся угрюмость дяди, все собирались именно в его комнате. Правда, она была самая большая, да к тому же и проходная. У меня появилась забота: проходя мимо, каждый раз закрывать дверь в галерею. Летом на это никто не обращал внимания, а подошли холода, и дядя начал требовать, чтобы ее закрывали. Но вот беда: бегая через его комнату, я, как назло, про дверь забывала. И каждый раз он терпеливо напоминал:

— Ферм ля порт!

Мама наказывала меня за невнимательность, я плакала и обещала помнить требование дяди. Если бы дядя знал, как мне не хотелось огорчать его. Я мучилась, видя, что он нервничает, но… пробегая через его комнату бесчисленное количество раз, в половине случаев я про дверь забывала.

Как-то под вечер приехала тетя Дали и сообщила о постановке новой грузинской оперы.

— Немедленно поезжайте, началась дополнительная продажа абонементов на этот сезон! И вот еще какая напасть, — она понизила голос, — жена Гжевского и жена доктора Назарбекова — двоюродные сестры.

Мама расстроилась.

— Что же вы, — обратилась она к дяде, — знаете всех врачей в городе, а о Назарбекове не удосужились разузнать. Гидра-то здесь, оказывается, под боком!

Дядя как раз только что вернулся с участка и был какой-то весь ушедший в себя.

— Как я жалею, как жалею, что мы приехали в Тифлис!

Он опять промолчал. Мама заметила мой любопытный взгляд и вспыхнула:

— А ты?.. Чего бегаешь туда-сюда, как скипидаром подмазанная? Тебе хоть кол на голове тещи…

— Нет, не надо кол, — забеспокоилась бабушка. Она не поняла иносказательности выражения, и ей так хотелось, чтобы все жили в мире.

— Эмиль, давайте обменяемся комнатами, — предложила мама.

— Не хочу.

— Почему не хотите? Вы же на проходе.

— Зато я пользуюсь подъездом. Я люблю сидеть у дома по вечерам.

Помолчали.

— Ну ладно, — сказала мама, — это в конце концов полбеды. А вот насчет Гжевского… Эмиль, по-моему, вы должны…

— Какая вы неспокойная!

— Зато вы очень спокойны, очень. Меня, например, волнует: где будет жить зимой Мари Карловна?

Нам отказали в квартире, как вы знаете. Что же делать?

— А я буду жить в передней, — сказала по-французски бабушка.

— Там зимой холодно.

— А я буду класть в кровать бутылки с горячей водой и не простужусь.

Пришла тетя Адель. Она слышала конец разговора.

— Предлагаю утеплить галерею — это будет комната моммо, а балкон застеклить и построить перед ним еще один балкон — до самого флигеля, ха, ха, ха!

— Насчет утепления галереи — это идея, — серьезно сказала мама, — но нужны деньги.

— Всюду деньги, деньги, деньги! — пропела тетя Адель.

— Постой! — рассердилась мама. — Имеешь изолированную комнату…

— Я живу в бывшей кухне!

— Но это все же лучше, чем…

— Что за шум, что за крик? — Нана остановилась в дверях.

— Пришла. — Дядя сразу надулся. — Крыша флигеля опять течет. А что я говорил? И, между прочим, Гжевские нас ненавидят главным образом из-за крыши. Еще бы. Когда льется на голову…

— Ску-у-учно, — скривилась тетя Адель. — Как скучно. О крышах, о ненависти… Какие убогие мы ведем разговоры!

— Я не буду чинить крышу. — Дядя отвернулся к окну. — Найми кровельщика, может, это спустит тебя на землю?

— О Эмиль, ты такой добрый, — бабушка погладила его по руке.

Приехал из совхоза папа. Вошел стремительно. От него пахнуло свежим ветром, и в комнате стало как будто; светлей.

— Мы получили породистых кур!

— А знаешь новость? — Мама подошла к нему вплотную, понизила голос: — Гжевская и жена доктора Назарбекова — двоюродные сестры.

Папа молчал целую минуту. Потом протяжно присвистнул. Они посмотрели друг на друга и устало усмехнулись.

— Эрнест, — тетя Адель взяла его за руку, повела в галерею, — мы решили утеплить галерею. Для моммо. Ты согласен?

Ну конечно, он был согласен.

Когда легли спать, я услышала шепот мамы. Что-то о Гжевском, о том, что это одна «бражка» в управлении. Потом об утеплении галереи.

— Хорошо бы, но откуда деньги взять? Кольке вон ботинки нужны, ходит как беспризорник. Ирка тоже без обуви. Добро бы, Эмиль с Аделью свою долю приложили. Знаю, у них нет денег. А разве у нас есть?

Папа уехал и опять не приезжал целую неделю. Стало еще холоднее. Дядя Эмиль по настоянию бабушки перетащил в переднюю ее кровать, секретер, круглый столик для лекарств и все молитвенники.

Когда я поступила в школу, Коля проводил меня туда два раза и спросил:

— Запомнила дорогу?

— Да.

Но он все же решил объяснить:

— Значит, так: спустишься по Лоткинской, не переходя на другую сторону, слышишь, не переходя! Если даже там ишак будет стоять, поняла?

— Поняла.

— Потом пойдешь по Юрьевской, и не серединой улицы, где сквер, а по тротуару. А то еще трамвай задавит, поняла?

— Поняла.

— А как дойдешь до низа, там перейди Юрьевскую и иди по той же стороне Советской до самой школы.

Я выслушала брата очень внимательно, но вот ужо много дней хожу по своему собственному замечательному маршруту.

Выйдя со двора, сразу перебегаю на другую сторону улицы. Там трава высокая и часто продают панту или кизил. Панта — это лесная груша, очень вкусная, она тает во рту как мед. Очень мне нравятся и ишак, и перекинутый через его спину пестрый хурджин [27] Хурджин — переметная сума (груз.). , и глиняная джамка [28] Джамка — глубокая глиняная миска (груз.). , полная рыжеватой панты. Молодой краснощекий крестьянин кричит так, что звенит в ушах:

— П а -анта! П а -анта!