Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

С моей точки зрения, система Семенова даже только в той части, которой касается Егоров, более совершенна. Тем не менее как сам факт бунта против голого практицизма в шахматах, заметки Егорова не могут не вызвать сочувственного отклика.

Но вот редакционное примечание, которым была сопровождена публикация Егорова в «64», сочувствия у меня не вызывает, хотя все акценты в этом примечании расставлены вроде бы правильно: письмо Егорова, указывает редакция, «проникнуто, как нам кажется, желанием напомнить ведущим шахматистам об их долге перед миллионами любителей нашей прекрасной игры…»

Во-первых, ничего не «кажется»: письмо шахматного судьи (в ту пору – республиканской категории) не что иное, как гневный протест против тенденций уклонения от настоящей борьбы. Но напоминать ведущим шахматистам – а если договаривать до конца, это чемпион мира и гроссмейстерская элита – об их долге перед любителями шахмат незачем. И сильнейшие гроссмейстеры и рядовые мастера с превеликой охотой станут соблюдать свой долг, если это не будет наносить урон их спортивным целям.

Но этого мало. Хрустально чистая струя искусства в шахматах должна получить адекватную по возможности оценку в спортивных показателях. Только тогда, когда творчество сможет естественно слиться со спортивными стимулами, восстановится столь необходимая гармония между спортом и искусством в шахматах. И только тогда будет наконец по достоинству оценена рыцарская самоотверженность тех, кто и сейчас, в эпоху откровенного торжества спортивного начала, своим художническим подходом к шахматной борьбе беззаветно отстаивает творческий дух шахмат.

Как трудно, оказывается, писать о человеке, за жизненной борьбой которого я неотрывно слежу десятки лет, вот уже более полувека, который, хотел я того или нет, властно вошел в мою жизнь и занял в ней свое, особое место. О Ботвиннике так много сказано, в том числе и им самим в его шахматных книгах и мемуарах, что и писать о нем как-то неудобно – обязательно впадешь либо в противоречие с общеизвестным, либо в плагиат, а то и в ересь. Но крупная личность всегда многогранна.

Многолетний друг, а также секундант Ботвинника в нескольких матчах на первенство мира Григорий Гольдберг в статье, посвященной шестидесятилетию Ботвинника, писал: «Представим себе, что в одном человеке соседствуют исключительная человеческая мягкость и не меньшая жесткость, объективность и субъективность, доверчивость и подозрительность, уверенность в своих силах и неверие в них, прямолинейность и хитрость, сдержанность и горячность».

Вот почему каждый любитель шахматного искусства видит и знает, наверное, «своего» Ботвинника, который в малом, а может быть, и в большом отличается и от Ботвинника в представлении других, и от настоящего, реального патриарха советских шахмат, как иногда почтительно, а то, бывает, и с оттенком мягкой иронии величают его в шахматных кулуарах. Поэтому, отдавая необходимую дань Михаилу Моисеевичу Ботвиннику как одной из крупнейших фигур в истории шахмат, я попытаюсь воссоздать здесь и образ моего Ботвинника, каким я его видел и представлял себе прежде и каким вижу теперь.

Удивительно, но «мой» Ботвинник с годами непрерывно менялся. Значило ли это, что менялся сам Ботвинник? И да, и нет. Главное, наверное, все-таки в том, что менялось время, менялись взгляды моего поколения и мои собственные. Короче – изменялась шкала ценностей шахматной и человеческой личности. Изменялась и изменилась настолько, что многие мои прежние представления о Ботвиннике и связанные с ними эмоции выглядят сейчас то наивными, то несправедливыми, а то и трудно объяснимыми.

Ну вот хотя бы такое. В 1948 году Ботвинник первым из советских шахматистов стал чемпионом мира. В матч-турнире он опередил занявшего второе место Смыслова на 3 очка (!), причем выиграл матчи из пяти партий у всех конкурентов (Смыслова, Кереса, Решевского и Эйве). Исключительное достижение – и не только спортивное, но и творческое – Ботвинник играл превосходно! Без всяких преувеличений – новый чемпион мира был нашей всенародной гордостью.

Проходят всего три года – срок, отмеренный Международной шахматной федерацией для очередного матча на первенство мира. Я брожу среди возбужденных, как пчелиный рой, болельщиков в Концертном зале имени Чайковского, где 40-летний уже Ботвинник встретился со своим первым соперником – 27-летним Давидом Бронштейном. Вы думаете, симпатии большинства болельщиков были на стороне Ботвинника, к тому времени, кстати, уже без пяти минут доктора наук (защита состоялась сразу же после матча)? Отнюдь нет. Как свидетельствует сам Ботвинник в своих мемуарах («К достижению цели»), «…откровенно говоря, как всегда, зрители симпатизировали более молодому».

Существует, по-видимому, вполне научное, социально-психологическое объяснение того, почему спортивные болельщики, совсем недавно обожавшие своего кумира, с такой же страстью жаждут его низвержения. Были, конечно, и у Ботвинника свои болельщики, остававшиеся преданными ему всегда, но любители острых ощущений – а им несть числа – отдавали все же свои симпатии Давиду Бронштейну.

И не потому только, что он был моложе, – он еще и играл интересно – свежо, изобретательно, оригинально. В сравнении с ловким, увертливым, хитроумным Бронштейном, любителем и мастером парадоксальных решений, игра Ботвинника казалась мне, как, наверное, и многим другим, несколько тяжеловесной, чересчур что ли солидной, ей не хватало перца, бронштейновской сумасшедшинки.

Боже, как мы были тогда пристрастны! Почему мы не хотели считаться с тем, что, готовя докторскую диссертацию, Ботвинник не сыграл за три года ни одной партии и вынужденно начал матч совершенно растренированным?

Почему тактические хитрости претендента мы воспринимали с восторгом, а тончайшую игру чемпиона в окончаниях, где важнейшую роль играет самое, может быть, великое в шахматах – позиционное провидение, считали чем-то обыденным?

Поразительный факт: мысленно перебирая в памяти отдельные эпизоды той битвы, я отчетливо вспомнил девятую партию, ту самую, в которой Бронштейн остался без ладьи и все же сумел спасти пол-очка! Каков удалец! Что касается Бронштейна – тут все верно, изворотливость он проявил дьявольскую. Но вот то, что Ботвинник, пойдя навстречу замыслу противника, опроверг комбинацию Бронштейна чисто тактическим путем, благодаря чему и выиграл ладью, – этого память не зафиксировала, нет.

Я вновь открыл для себя эту контркомбинацию, просматривая партии матча.