Лион Измайлов - 224 избранные страницы

"Ну ее к черту", — подумал он. Но по инерции продолжал добиваться своего. В конце концов, нет времени и надо идти напролом.

— Я тебя видел раньше, — сказал он тихим ласковым голосом, — ты хорошая девочка и должна слушаться меня. Твой отец коммунист, и ты должна быть верной его делу. Поняла?

Девушка опустила голову. Тогда он схватил ее в объятия. Она закричала.

— Заткнись, — сказал Лаврентий Павлович и уложил ее силой на диван. Прижал к дивану и сказал: — Будешь сопротивляться, позову тех двоих и разрешу делать с тобой что захотят.

Она оцепенела и перестала сопротивляться.

— Вот так правильно, — сказал Лаврентий Павлович и стал расстегивать ее кофту. Она зажмурила глаза. Руки инстинктивно закрывали грудь. Лаврентий Павлович не стал снимать кофту, он только расстегнул ее и разорвал бюстгальтер. Обнажилась темная кожа. Лаврентий Павлович неуверенно потрогал эту картофельного цвета кожу. Оказалось, теплая. Потрогал грудь — большая, смуглая, необычной формы. Две темные торчащие вверх груши. Поцеловал одну, потом другую. Девица завизжала. И он шлепнул ее ладонью по лицу. Она замолчала. Хотел снять юбку, потом решил не возиться и, подняв, накинул на лицо. Пусть она там скроется. Хорошо смотрелись белые сатиновые трусики на темной коже. Хотел уже начать акт, однако она не давалась, пришлось раздвигать ее ноги коленкой. Негритянка вся напряглась, напружинилась, и это не было приятно.

— Расслабься, — скомандовал нарком. Она всхлипнула, но расслабилась.

"Если тебя насилуют и ты ничего не можешь поделать, расслабься и попытайся получить максимум наслаждения", — вспомнил почему-то Лаврентий Павлович. Запах от девицы шел необычный. "Наверное, так пахнет мускус", — подумал Лаврентий Павлович. Что такое мускус, он не знал, но чувствовал, что пахнуть он должен именно так. Она лежала совершенно неподвижно, это стало ему надоедать.

"Бревно", — подумал Лаврентий Павлович и стал раскачивать это бревнышко. Большого удовлетворения он от процесса не испытывал. Шлепнул ее по попе и, сказав: "Вы свободны", — оделся и уехал.

Приехав на Лубянку, устроил несколько разносов и поехал к Гале на улицу Горького. К Гале, скорее к Гале. Не дождавшись лифта, взбежал на четвертый этаж, как молодой. Вошел, поцеловал в щеку. Галя, высокая, стройная, восемнадцатилетняя, слегка полная, но в меру, в махровом халате, всегда в ожидании, всегда наготове, всегда свежа и хороша. Пошел в ванную, с удовольствием постоял под горячим душем. В голубом халате присел на кухне, влил рюмку армянского коньяка, закусил семгой с лимончиком — и в постель. Галя раздевалась перед ним, а он, не выдержав, выскочил из постели, встал перед ней на колени, целовал ее живот, ноги. Лег в постель, а Галя все понимает.

Медленно вошел в распахнутое тело и тихо стал наслаждаться, то сосредоточиваясь, то думая о другом. "А что, — думал он, — если бросить все, купить на припрятанные за рубежом деньги остров, небольшой такой островок где-нибудь неподалеку от Сингапура, и уехать туда с Галей. И там вдали попробовать построить свой собственный социализм на одном отдельно взятом острове.

Не дадут, вышлют пару эскадрилий и разбомбят. Нет, подошлют тройку-пятерку ребят — отравят, убьют, а потом разбомбят.

Не дадут, а, если бы даже и дали, как бросить дело, власть? Если ты игрок, как бросить игру? Этот подонок не зря спросил: что тебе важнее — женщины или власть? Власть. Но и без женщины власть не власть. Ничего, скоро этот усатый дьявол околеет, и соперников практически не останется.

Галя! Опять она. Удивительная женщина. Кто бы ни был, она все равно лучше всех. Всегда желанная. Знает, конечно, что не одна, но виду никогда не подает. Опять отключается. Радость моя. Сейчас ей восемнадцать. Сколько же ей будет в восьмидесятом году? Вполне молодая еще женщина". Он вдруг ясно увидел ее с каким-то врачом, но его самого почему-то уже не было. Иногда с Лаврентием Павловичем случалось такое — вдруг он ясно видел будущее. А иногда он слышал мысли "пахана". Он столько лет разгадывал шарады "пахана", что, настроившись на его волну, просто мог считывать его мысли. Галя, Галя, Галя, вот оно подкатывает. Впился в Галины губы. Все, теперь можно немного полежать и откинуться. Отдохнуть. Выпил коньяку, бокал стоял на полу возле кровати. Даже это предусмотрела.

Лег рядом с Галей и наконец вымолвил:

— Галя, я так одинок.

Галя навалилась на него, посмотрела хорошо, ласково. Сказала:

— Это удел всех великих людей.

Всегда найдет правильные слова.

"Великий ли я? — думал Лаврентий Павлович. — С одной стороны, какой я великий, а с другой — второй человек великой державы…"

Встал, пошел на кухню, поел впервые с утра. Поел как следует. Харчо из "Арагви", шашлык, чебуреки, зелень-щмелень. Выпил, закусил хурмой, еще выпил, еще закусил.

Было уже девять вечера. Приехал на Лубянку, выслушал сводки, отдал распоряжения, наметил дела на завтра, двоих похвалил, одного уволил с конфискацией. Все-таки хорошая женщина и еда помогают настроению.

Съездил к "пахану". Час просидел в приемной. "Пахан" не принял. Ну и черт с ним?! Поехал домой по улице Горького. В окне у Гали горел свет. Не стал заходить. Пусть делает, что хочет. Наблюдения не снимал. Охрана работает. Пусть стережет дом ее и семью, и пусть она живет долго-долго. Пусть даже с доктором. Но потом, потом… Неужели он не доживет до восьмидесятого года? Медленно ехал по улице, отмечая про себя красивых женщин. Приехал домой в двенадцать, поработал с бумагами. Звонка от "пахана" не было. Лег спать в кабинете. Адъютант принес на подносе апельсиновый сок. Лаврентий Павлович оглядел стройную крепкую фигуру адъютанта и, подумав: "Как хорошо, что я не голубой", — выключил свет и стал засыпать.