Марк Твен - На Ниагаре

Потоки стремились съ такой яростью, что я совершенно растерялся. Когда я поднялъ голову и открылъ ротъ, то мне почудилось, что большая часть Ніагарскаго водопада немедленно устремилась прямо въ мое горло. Откройся теперь во мне где-нибудь течь, — и я погибъ. И въ этотъ же самый моментъ я заметилъ, что мостки кончились и что встать ногами на твердую почву можно не иначе, какъ предварительно вскарабкавшись на гладкій крутой выступъ скалы. Никогда въ жизни я еще не испытывалъ такого непріятнаго ощущенія. Однако, мы кое-какъ выбрались оттуда и снова очутились въ свету; здесь еще разъ можно было полюбоваться низвергающейся массой ревущей, бушующей и пенящейся воды. Оценивъ всю громадность этой массы и весь ужасъ ея паденія, я еще разъ пожалелъ самого себя, пробиравшагося тамъ — за нею.

Краснокожій былъ для меня въ душе всегда другомъ и любимцемъ. Я зачитывался посвященными ему разсказами, преданіями и романами, восхищаясь его прирожденнымъ остроуміемъ, его любовью къ дикой свободе лесовъ, его непреклоннымъ благороднымъ характеромъ, его возвышенной, образной речью, его рыцарской страстью къ темнокожей девушке, его живописнымъ костюмомъ и вооруженіемъ, — въ особенности этимъ последнимъ. Поэтому я глубоко былъ взволнованъ, заметивъ въ расположенныхъ близь Ніагары лавкахъ искусно унизанныя индейскими бусами безделушки и такія фигурки, которыя должны были изображать человеческія существа съ стрелами и серьгами, продетыми во всехъ дыркахъ ихъ тела и съ ногами, и своей формой очень напоминали наши паштеты. Я понялъ, что теперь-то, наконецъ, мне предстоитъ увидеть лицомъ къ лицу настоящаго индейца.

Продавщица въ одной изъ такихъ лавокъ объяснила мне, что многочисленныя редкости, которыми она торгуетъ, действительно сработаны индійцами, значительное число которыхъ живетъ близь самаго Ніагарскаго водопада; все они, по словамъ ея, очень смирные и любезные люди, разговаривать съ которыми отнюдь не представляетъ какой-либо опасности. И действительно, приблизившись къ мостику, перекинутому на Лунный островокъ, я наткнулся на этого благороднаго сына лесовъ: сидя подъ деревомъ, онъ старательно приделывалъ къ ридикюлю стеклянныя бусы. На немъ была широкополая шляпа и деревянные башмаки, а во рту онъ держалъ коротенькую черную трубку. Увы, подъ вліяніемъ нашей изнеженной цивилизаціи изменяется даже художественность костюма, которая такъ идетъ къ индейцу, обитающему вдали отъ насъ, въ своихъ родныхъ становищахъ.

Я обратился къ этому Моткалу съ следующей приблизительно речью:

— Счастливъ-ли Ваву-Вакъ-Вакъ-Вакъ-а-Ваксъ? Вздыхаетъ ли великій тутуированный громъ по воинственнымъ подвигамъ, или сердце его размягчилось въ мечтахъ о темнокожей красавице, этой гордости лесовъ? Жаждетъ-ли могущественный Сахемъ испить кровь своихъ враговъ, или же онъ примирился на изготовленіи для бледнолицыхъ этихъ ридикюлей съ стекляными бусами? Отвечай мне, гордый остатокъ прежняго величія, отвечай мне, почтенная руина!

Руина отвечала:

— Вотъ какъ! Меня, Дениса Хулигана, вы осмеливаетесь принимать за паршиваго индейца! — Ахъ, вы, гнусавый, тонконогій чортовъ сынъ! Клянусь флейщикомъ, насвистывающимъ передъ Моисеемъ, — я васъ съемъ!

Я призналъ за лучшее удалиться.

Несколько шаговъ далее я наткнулся на целомудренную представительницу местныхъ аборигеновъ: она сидела на скамейке, разложивъ вокругъ себя изящныя безделушки изъ стекла, раковинъ и т. п. Въ ту минуту она была занята приготовленіемъ одного изъ деревянныхъ вождей племени, который имелъ сильное фамильное сходство съ платяной вешалкой и которому она зачемъ-то пробуравливала дырку въ нижней части живота. Несколько минутъ я колебался, а затемъ обратился къ ней съ следующими словами:

— Груститъ-ли душою дева лесовъ? Чувствуетъ-ли себя заброшеннымъ улыбающійся головастикъ? Скорбить-ли дева о родномъ «костре мира» и о минувшемъ могуществе своихъ предковъ? Или печальная мысль ея блуждаетъ по леснымъ трущобамъ, куда удалился на охоту ея отважный возлюбленный? Отчего дочь моя не хочетъ мне ответить? Или она имеетъ что-нибудь противъ чужого бледнолицаго человека?

Дочь моя ответила:

— Вотъ такъ штука! Какъ же вы смеете обращаться со мной такимъ образомъ? Со мной, Бидди-Мелоне! Проваливайте скорей своей дорогой, а не то быть вамъ, сопливой каналье, въ водопаде!

Я удалился и отсюда.

— Чортъ бы побралъ этихъ индейцевъ, — раздумывалъ я самъ съ собою. — Говорятъ, что они вежливы, но, если заключать по ихъ поведенію со мной, то приходится думать, что эта вежливость чрезвычайно воинственнаго свойства.

Я сделалъ еще одну попытку братскаго съ ними общенія, — на этотъ разъ уже последнюю. Наткнувшись на целую стоянку индейцевъ, расположившихся въ тени большого дерева и занятыхъ все той же работой изъ стеклянныхъ бусъ, я приветствовалъ ихъ следующими дружественными словами:

«О, благородные краснолицые мужи! Гордые, могущественные Садемы, предводители, Сквавы и Обермукіи — о, Муки! Бледнолицый, отъ странъ заходящаго солнца приветствуетъ васъ! Ты, благоухающій хорекъ, ты, глотатель горъ, ты, шипящій громовой ударъ, ты боевой петухъ съ стекляннымъ глазомъ, — бледнолицый съ той стороны великихъ водъ приветствуетъ васъ всехъ! Война и чума, разстроивъ ваши ряды, привели къ гибели ваше, когда-то гордое племя! Игра въ покеръ и въ банкъ, также, какъ суетные расходы на мыло, — все, чего не знали ваши славные предки, — опустошили ваши карманы! Грабя при нападеніяхъ чужое имущество, вы сами себе причинили темъ рядъ непріятностей. Неумея правильно объяснить себе собственные поступки, прямо вытекавшіе изъ вашего невежества, вы потеряли доброе имя въ глазахъ бездушнаго поработителя. Стремленіе къ водке, съ целью, напившись до-пьяна, спать счастливымъ и перекокошить томагавкомъ членовъ своей семьи, безповоротно умалило на вечныя времена художественную прелесть вашего костюма! и вотъ теперь, въ блеске 19 столетія, васъ третируютъ какъ чернь Нью-Іоркскихъ предместій. Стыдитесь! Вспомните своихъ предковъ! Вспомните объ ихъ великихъ геройскихъ подвигахъ! Вспомните Ункогса и „Красную куртку“, и Ванбель-дуделоду! Воодушевитесь ихъ великими примерами и соберитесь подъ мое знамя, — вы, гордые дикари, вы, прославленные разбойники!..»

— Къ черту! Бей его подлеца! — Сжечь его! — Повесить! — Утопить!

И все разомъ бросились на меня. Предъ глазами замелькали дубины, камни, кулаки, корзины съ бусами, — одинъ моментъ — и все это, казалось, слилось вместе, хотя и чувствовались въ отдельности на различныхъ частяхъ моей особы. Въ следующій моментъ я уже былъ въ рукахъ разъяренной толпы. Они сорвали съ меня одежду, сломали мне руку и ногу, наградили меня ударомъ въ голову, обратившемъ часть моего черепа въ нечто такое, что могло бы быть употребляемо въ качестве кофейнаго блюдечка, а, въ конце концовъ, завершили свое постыдное поведеніе темъ, что, глумленія ради, дабы я промокъ до костей, бросили меня въ Ніагару.

Читать дальше