Михаил Гарцев - Низкий вид литературы

Я проносил под ним бурдюк с вином
В наш гарнизон для дружеской пирушки,
В нем кутались прелестные подружки:
Он был для нас и ложем, и столом.

На нем не счесть отметин и рубцов.
Все залатать по силам мне едва ли!
Удары, что меня не доставали,
Ему секли изнанку и лицо.

Сменить давно пора его… Хотя
Я медлю по причине очень важной:
Его полы коснулась ты однажды…
Зонтом… Случайно… Мимо проходя…

А помнишь, Егорыч, как пьянствовал сутки,
и зэков дразнил бурдюками с вином,
потом к вертухаям водил проституток,
плащом прикрываясь: и ночью, и днём.

Ленивые шельмы твои вертухаи —
кровать поленились поставить для дам,
и вы на плаще: ели, дрались, бухали,
и совокуплялись… Какой стыд и срам.

Изнанка плаща вся забрызгана спермой,
рубцы на лице у тебя и плаща…
Мамаша солдата истреплет все нервы,
читая стишки полкового хлыща.

И в этом плаще подкатился ты к Музе,
и Муза тебе отвечала плевком.
Не долго ты помнил об этом конфузе,
плевок стал казаться манящим кивком.

«Мне не дает покоя эта спинка,
Телячьи влажно тыкаюсь в тепло…
Слетает сон. Табак – на кухне. Рассвело.
И вновь, к тебе нырнув под одеяльце
Не разбудив, подушечками пальцев,
Крылом летучей мыши пробегусь
Вниз по ложбинке… И внезапно пробужусь.
Унявши пульс ночной прохладой леса,
В палатку тихой сапой, мелким бесом
К ложбинке подползаю, словно уж…
О боже, снова сон! В холодный душ?!

Мечтает Петя о такой ложбинке.
где мог бы притаиться и залечь,
как только возле этого мужчинки
вновь раздается гарцевская речь.

Он по-телячьи тыкается в спинку
своим шершавым влажным язычком,
и повторяет часто под сурдинку:
«Кручусь волчком-с! Клянусь очком-с! Стою рачком-с!»

А спинка эта – спинка дяди Вовы.
Вов в «Самиздате»: хочешь? – жопой ешь.
И Петя крутится промеж них бестолково,
и тычет каждому в ложбинку свою плешь.

То тихой сапой, словно назначенка,
то мелким бесом караулит за углом…
Егорыч, Блик, покойный Резниченко…
Но каждый раз Петюню ждет облом.

Унявши пульс прохладной дланью рока,
сатирам Гарцева он кажет кулачок…

От мелких вов тебе не будет прока,
тебе помог бы Путин, дурачок.

Вновь снится конь на заливных лугах,
Но не скакун ухоженный и гладкий,
А упряжью потёртая в боках
Усталая крестьянская лошадка…
Судьба сигнал мне подает, храня?
Увы, я не силён в науке сонной…
Нет, видно, потревожили меня
Дедов моих умерших хромосомы.
Заметил я, когда живу не так,
Когда в душе не достигаю лада,
Мне деды посылают этот знак —
Буланого конька с печальным взглядом.

Мне снится на болотистых прудах —
хромой пегас, погрязший в чёрной жиже.
А я, Егорыч, – в праведных трудах
к нему ползущий…
Ближе, ближе, ближе…
Но отползает животина от меня,
моля весь свет с отчаяньем во взгляде:
«Пошто Егорыч мучает коня,
и караулит, спрятавшись в засаде?
Неужто виноваты в том дедЫ
иль дЕды, их шальные хромосомы?
Вот Гарцев пьёт, но от его езды
в восторге все: от йогов до масонов.
Приди, пиит, приди, пришпорь меня,
ускачем от Егорыча скорее…
Настанет праздник в жизни у коня,
пусть даже – с алкоголиком евреем».
Теперь я думаю: что это был за знак?
Порылся в сонниках ночной порой, бессонной,
и понял, наконец-то, в чём форшмак:
не в хромосомах дело, а в масонах.

За камнем камень ложит Мастер,
И безошибочна рука,
В Его тяжелой длани власти
Легка проворность мастерка.

Глядит заказчик с умиленьем,
Он верит – славный будет дом,
И мыслит в сердце, с упоеньем,
Как заживёт счастливо в нем.

Он грезит радостью и счастьем,
Он строит планы без конца,
И отметает все ненастья
Как сказки деда-праотца.

И будет дом готов ко сроку,
Хозяин замурован в нём,
И на последнем камне – сбоку,
Две даты с маленьким крестом.

Свободный мастер строит дом,
какая сложная шарада,
но Шадов задался вопросом:
«Хороший дом, не из соплей.

Да он не нашенский притом,
ну, я ему – не будь я Шадов —
ошпарю морду купоросом,
ишь, строить на моей земле».

И Шадову уж невтерпеж,
он кочергой в мозгу шурует.
Так слов рождается отрава,
и плачут дети за стеной.

Но ты поэта не убьешь
и в склеп его не замуруешь,
когда к нему приходит слава,
виски окрасив сединой.

…
Но камень мёртв, его извивы,
Запечатлели смрад и хлад,
Хоть, может быть, и прихотливы,
Но жизни следа не таят.

Язычник глуп и беден счастьем,