Иероним Ясинский - Расплата

– Коля, – сказала вдруг Кривцова, – не бойся ничего… Вот смотри…

Она отвязала револьвер и швырнула в кусты.

– Мне он теперь не нужен… Ах, Коля! Но нам надо сейчас же расстаться… Навсегда! Милый Коля, прощай! Забудь меня… Прощай, Коля!

Ракович обнял её и осыпал поцелуями.

– Ни за что, – говорил он, – ни за что! А, Катя, я теперь понимаю!!. Ты хотела убить себя. Я понимаю… Если бы я не бросил Вареньку – ты бы себя убила! Ах, Катя!

Кривцова усмехнулась.

– Нет, нет, не то… Я была уверена, что ты бросишь её, если я попрошу…

Она опять усмехнулась.

– Ненадолго!

– На всю жизнь! – вскричал Ракович.

– Может быть… Хочу верить… Но сначала у меня не было этого желания… А было другое, главное…

– Катя, да чего же ты хотела?

– Я хотела убить её, – сказала она с испугом.

Тогда они оба замолчали. Они молчали долго и упорно. Было тихо. Звуки музыки почти не долетали сюда. Фонари тускло горели в желтоватой волне тумана.

– Ну, прощай, Коля!

Она встала, но Ракович удержал её за руку.

– Мне хочется, Катя, чтоб ты меня выслушала, – сказал он. – Я совсем не понимаю… что это с тобою?.. Ну, хорошо, ты её хотела убить!.. Хотела отмстить ей за меня!.. Я такой любви боюсь!.. Если б на меня брызнула чья-нибудь кровь – я был бы самый несчастный человек в мире… Но ты не могла убить… Да? Потому что я весь дрожу при одной мысля… О женщины, какие у вас страсти!.. Как вы иногда можете быть свирепы!.. Pardon! Я уклоняюсь. Итак никто не убит, и револьвер там, в кустах! Браво, Катя! Что же далее? Так как, к моему величайшему сожалению, и ты, и Варенька поссорились… и мир не может иметь места… и тройственный союз, о котором я мечтал, распался, ещё не родившись… то был кинут жребий, и счастливый билет выпал на твою долю… Ах, Катя, мне, наконец, показалось, что ты такая подруга, какая мне нужна… Душа моя терзалась сожалениями по поводу моих прошлых несправедливостей к тебе… Зачем, в самом деле, я не женился на тебе, уж если мне нужно было жениться! Да! Честное слово, Катя. Но скажи, пожалуйста, с какой стати вдруг в тебе вся эта перемена? Это «прощай навсегда», это отчаяние, этот упадок духа? Не понимаю, Катя… тем более, что ты всё время, пока мы ехали на пароходе, была такой милой, послушной девочкой как и тогда… в N-ске… Катя, разъясни мне!

– Разъяснить?.. Что разъяснить?.. Мстить за то, что я несчастна, а она счастлива!.. Мстить!!. Ах, но и взрыв этой любви к тебе, и это желание обладать тобою – всё это мщение!..

Голос её стал дрожать от слёз.

– Не могу я, Коля, не могу! Мне всё это гадко, гнусно! Мне вдруг представилось, как там на даче, одна, плачет Варенька… Нельзя наслаждаться счастьем, если из-за тебя мучаются… Не могу, не могу! Я ведь, Коля, испытала положение Вареньки… Правда, я была в худшем положении, но всё же… жаль Вареньку!.. Воротись к ней, Коля. Воротись, ты её любишь… Ты с ней будешь счастлив… Она может любить тебя, несмотря на моё страдание, а я хочу, но не могу, потому что… потому что мне всё чудятся её всхлипывания!.. Вот тут как будто кто-то терзается, и рыдает, и протягивает руки… Воротись, Коля, к ней! Воротись!..

Она не могла продолжать и заплакала. Ракович прильнул к её рукам.

– Нет, нет! – шептал он. – Никогда! Всегда твой, Катя!

Она взяла его за голову и горячо поцеловала в лоб. Ему показалось, что она колеблется. Но, поцеловав его ещё раз, она твёрдо произнесла:

– Прощай, Коля! Завтра уеду.

– Как… Завтра?

– Прощай!

– Катя, это тоже мщение!..

– Да, конечно. Я мщу и ей, и тебе… Но это высшее мщение.

– Катя!

– Оставь меня, Коля. Довольно.

На другой день, когда Кривцова, поручив артельщику чемодан, ходила по платформе Николаевского вокзала, бледная и задумчивая, и когда уже второй звонок пригласил пассажиров занимать места, она на повороте встретилась с Варенькой. Варенька была одета очень нарядно, её глаза сияли радостью, и лицо у неё было счастливое. Красные губы, с чуть заметными усиками, приветливо улыбались, и она стремительно протянула Кривцовой обе руки. Та пожала их и тоже улыбнулась – торопливой улыбкой.

– Уезжаешь? – спросила Варенька.

– Как видишь…

– Я была у тебя… Но мне там говорят – только что выехала – на Николаевский вокзал… Спешу как угорелая… И вот застала!.. Катя, мне тебе хотелось сказать… Отойдём в сторону… Мы ещё успеем…

Они немного посторонились.

– Катя… Я сознаю… Я перед тобою очень виновата… Очень! И ты, Катя… благородная и добрая!.. Прости меня, прости меня! Вот всё, что я хотела тебе сказать!.. Вот…

Она посмотрела на подругу влажными глазами.

– Ну, поцелуемся, – сказала Катя, смущённо улыбаясь.

Варенька быстро заключила её в объятия и нежно и крепко поцеловала в губы.

– Катя! – шептала она. – Добрая! Он мне всё рассказал… Я просто не верила… не хотела верить… Знаешь… Ах, добрая, добрая!

Раздался третий звонок. Пассажиры, не успевшие ещё сесть, бросились со всех ног. Платформа вдруг опустела.

Варенька испуганно оглянулась и с силой потащила Кривцову за руку. Артельщик делал ей знаки головой, стоя у вагона второго класса.

– Ах, Катя, ты опоздаешь… Скорей, скорей! – кричала ей подруга. – Прощай, милая!

Кривцова, однако, успела занять место. Поезд тронулся. Она смотрела из окна вагона на Вареньку, которая шла по платформе и махала ей платком. Она хотела ответить тем же, но вдруг заметила на её полном лице выражение радостного торжества. Тогда она побледнела и откинулась на спинку кресла.

Поезд двигался между тем всё скорее и скорее.