Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 5

В дальнем конце деревни кто-то растянул гармонь.

– Я ведь думаю уехать, брат, – докурив папиросу, сказал Газинур. – Завтра должен дать председателю окончательный ответ. Как, по-твоему, ехать?

Вместо ответа Мисбах начал досконально расспрашивать, на какую работу, как она будет оплачиваться, дадут ли спецодежду, сколько денег полагается на дорогу, кто ещё едет из колхоза. Когда Газинур рассказал всё, что слышал от председателя, Мисбах призадумался.

– Пусть бы они вперёд дали, что обещают. А то, знаешь, пообещали зайцу хвост, а он, лопоухий, по сей день без хвоста, – сказал он.

Привязчивый Газинур крепко любил своего старшего, хоть и не кровного, брата. И всё же он никак не мог согласиться с подобными взглядами. «Единоличник в тебе сидит», – говорил он в таких случаях Мисбаху.

Вот и сейчас сказал с досадой:

– Странный ты человек, брат. Ведь не для того же я туда еду, чтобы деньгу сколотить. Это только в старое время за этим ездили – искать счастья в чужом краю. А я еду, чтобы повидать новые места, новых людей, набраться уму-разуму.

– Будут деньги, будет и ум, – сказал, поднимаясь, Мисбах. – Тебе ведь жениться пора. Не мешало бы справить себе кое-что к свадьбе.

– Ты, верно, хочешь добавить, что дерево красит листва, а человека – тряпки? Нет, Мисбах-абы, я и сам не любитель тряпок, и девушек, которые ими увлекаются, тоже не люблю. Ну, ладно, брат, будь здоров. Я пошёл.

Они вышли за калитку вместе. Улица тускло поблёскивала дождевыми лужами. В правлении ещё горел свет. С родника доносилось неумолчное журчание воды.

– Ты куда, в правление?

– Нет, зайду к Гали-абзы посоветоваться.

– Он недавно с дороги, устал, наверное.

– Я ненадолго.

Они расстались. Мисбах пошёл домой, а Газинуру надо было в противоположный конец деревни. Не успел Газинур отойти на двадцать-тридцать шагов, как уже по улице понеслась его песня:

«И когда только он остепенится?» – подумал шедший степенно, совсем по-отцовски – заложив руки за спину и склонив набок голову – Мисбах. А Газинур продолжал петь ещё громче:

При первых же звуках песни белая занавеска в одном из окон дома Гали-абзы приподнялась. Показалась Миннури. Опёршись плечом о косяк, опустив длинные ресницы, она прислушивалась к песне. Альфия уже успела рассказать ей о том, что Газинур собирается в чужие края, не скрыла и его стычки с Салимом. Услышав от подруги эту неожиданную новость, Миннури даже растерялась, а потом крепко обиделась на Газинура. Почти весь вечер с горечью обдумывала она, какими упрёками осыплет его при встрече. Жена она ему, что ли! Какое право имеет он упоминать её имя на людях!

Да, не глубок, видно, сундучок девичьей памяти! Совсем недавно по всей деревне только и было разговору, что о внезапно заболевших лошадях. Тогда все в колхозе вместе с именем Газинура непременно поминали и имя девушки, но Миннури была тогда тише воды, ниже травы, старалась прикинуться, что ничего не слышит.

Но едва донёсся до неё голос Газинура – и расходившееся сердце смягчилось. «И чем околдовал мне душу рябой? – подумала девушка, сладко и тяжко вздохнув. – Недаром, когда поддразниваю, отшучивается: «Не беда, что рябой. Рябой глянет – сердце вянет». Но в «Красногвардейце» ведь есть и другие рябые парни. Почему же они ничуть не трогают сердце?..»

В сенях раздались шаги Газинура, и девушка тотчас приняла холодный, неприступный вид, сразу став обычной, насмешливой, колючей Миннури.

После памятного разговора на конном дворе Газинур впервые входил в дом Гали-абзы. Он остановился на пороге и застенчиво спросил:

– Гали-абзы дома?

Миннури как ни в чём не бывало старательно катала вальком бельё на кухонном столе. Бросив на Газинура косой взгляд, она отрезала:

– Не топчи пол своими грязными сапогами!

Сапоги у Газинура и впрямь были в грязи. Он уже открыл дверь на улицу, чтобы там почистить их, как из комнаты донёсся низкий голос Гали:

– Кто там? Ты, Газинур? Проходи сюда, ко мне.

Газинур взглянул на свои ноги, на Миннури, усмехнувшись, покачал головой и вышел на крыльцо. Через минуту, проходя мимо Миннури, зажавшей ладонью рот, чтоб не рассмеяться, он выразительно повёл в её сторону бровью и на цыпочках прошёл в переднюю комнату.

Гали-абзы без пиджака, в одной рубашке, придвинув к себе керосиновую лампу под матовым абажуром, сидел у стола. В руках у него книжка в красной обложке. Стол, полки в комнате заставлены книгами. На стене портрет Ленина, большая карта СССР.

Гали-абзы встретил Газинура радушно.

– Садись, садись, – показал он на стул. – Что, не пустила Миннури с грязными ногами в комнаты?

Не зря говорится: «Приветливое лицо хозяина лучше самого душистого чая», – Газинур сразу почувствовал себя свободно.

– Сердитая она у вас, – посмеиваясь, сказал Газинур. – Ну совсем наседка с цыплятами!

Сняв ещё не просохшую от дождя кепку, он сел на выкрашенную синей краской табуретку. Появившаяся следом за ним Миннури кинула ему под ноги рогожку.

– Смотри, глазастый, если натопчешь, в следующий раз в дом не пущу, – строго выпалила она и, вызывающе подняв голову, вышла из комнаты.

Гали-абзы обменялся с Газинуром молчаливым, но многозначительным взглядом. Потом, сразу став серьёзным, отложил в сторону книгу.

– Ну, так как же, Газинур? Колхозный сарай и новую веялку сожгли, говоришь?

Газинур покраснел до ушей.

– Сожгли, – тяжело вздохнул он, пряча забинтованные руки под кепку. – Не везёт нам последнее время.

– Что верно, то верно. Только в этом нет ничего удивительного, Газинур, – и Гали-абзы зашагал из угла в угол по комнате.

Мягкие чувяки почти беззвучно касались пола. Всякий раз, как он поворачивался к Газинуру правым боком, можно было видеть у него на шее, под сорочкой, багровую полосу – старый след от вражеской сабли.

– Всё это, если не считать сегодняшней молнии, не случайно ведь, Газинур, – сказал он, остановившись перед юношей. – Помнишь, что я говорил тебе, когда мы ездили в Бугульму?

– Очень хорошо помню, Гали-абзы.

– Вот эта самая борьба продолжается и сейчас. Правда, теперь враг не решается бороться против нас открыто, с оружием в руках. Он уже давно убедился, что оружием нас не возьмёшь. Сейчас он пытается войти в наше доверие, может, даже и работает неплохо, а в действительности всеми силами вредит нашему делу.

Газинур набрался смелости и рассказал о своих подозрениях насчёт Морты.

– Старики говорят: сорвёшь облепиху, а корень останется, – закончил он.

– Таков закон жизни, Газинур. Старое без борьбы не уходит, крепче, чем репей, цепляется. Ещё много крови испортят нам такие Морты Курицы. Поэтому и надо всегда быть начеку.