Сьюзен Айзекс - Волшебный час

Я наконец позвонил домой Рэю Карбоуну и попросил его прийти мне на помощь. Надеть на Истона наручники, вывести его из дома и доставить в управление оказалось выше моих сил. После долгих размышлений я пришел к выводу: тот факт, что преступник приходится родным братом сотруднику отдела убийств, на газетной полосе займет всего одну строчку, а если задержание произведу я, то завтра же все газеты будут пестреть кошмарными заголовками вроде «СОТРУДНИК ОТДЕЛА УБИЙСТВ АРЕСТОВЫВАЕТ БРАТА-УБИЙЦУ; «СЫНОК!» — ВОСКЛИЦАЕТ УБИТАЯ ГОРЕМ МАТЬ».

Мать, конечно же, ничего подобного не восклицала. Она пришла домой около семи, чуть позже Карбоуна. Была она слегка подшофе, поскольку выпила бокал или пару бокалов мартини с какой-то состоятельной леди — обладательницей собачьего имени Скип, или Лоли, или что-то в этом роде, предводительницей местного благотворительного общества. Сообразив, наконец, что произошло с Истоном, она не вскрикнула, не упала в обморок, не схватилась за сердце.

Она просто рухнула на диван. Я принес ей воды. Перед тем как уйти, Истон склонился над ней и почтительно поцеловал на прощание. Он целился в щеку, но промахнулся и попал в нос. Он сказал, что ему очень жаль, но не себя, а ее. Карбоун заметил, что останется в управлении на ночь и если мне понадобится помощь… Потом он что-то промямлил, обращаясь к матери — о том, какое это переживание для него лично.

Я взял табуретку и сел напротив матери. Надо сказать, что она была миловидной женщиной, с правильными чертами лица, запоминающимися зелено-голубыми глазами — большими и круглыми и стройной фигурой. Она уже успела оправиться от потрясения, и спина ее, как обычно, расположилась строго под углом в девяносто градусов по отношению к коленям.

— Как мне следует поступить? — спросила она.

Я сказал ей, что Истону понадобится адвокат. Отправился в кухню, нашел в телефонной книге телефон Билла Патерно. Она спросила, не дорогой ли это адвокат, и я ответил «да», но это отличный адвокат, и когда она ему позвонит, пусть скажет, что я свяжусь с ним завтра и мы что-нибудь придумаем.

— Ты хочешь сказать, что ты заплатишь? — спросила она.

— Ага.

— Не «ага», а «да».

— Да, — сказал я.

— Ты действительно думаешь, что Истон это сделал?

Да, ответил я. И объяснил, какие у нас есть доказательства. Она спросила, признает ли суд его виновным, и я ответил, что Патерно скорее всего придумает какую-нибудь штуку, скажет, что Истон явился с повинной, поэтому суда как такового не будет, но Истона все равно посадят.

— Что-то я абсолютно запуталась, — тихо сказала она.

— Ты-то — нет, а вот Истон запутался.

Ее безупречная осанка стала еще безупречнее.

— Что-то я не совсем понимаю. Он никогда не доставлял мне хлопот, — сказала она, не называя Истона по имени.

Мать была особой видной. Видной, но несколько старомодной. Она выглядела как некая леди из клуба партии республиканцев времен 1952 года, унесенная не ветром, но мифической Машиной Времени. Даже сейчас, переживая и волнуясь, она выражала сожаления о чем-то давно ушедшем — голливудских фильмах по романам Вальтера Скотта и временах «холодной войны» эпохи Эйзенхауэра.

— Мальчик не нашел себя в жизни, но разве можно за это кого-то обвинять?

— Ну что ты.

— Он так и не вписался в кинобизнес, — пробормотала она.

Никто уже не выглядел так, как выглядела моя мать. Кто стал бы убивать время на то, чтобы выглядеть как персонаж документальных хроник тридцатилетней давности? Каждую ночь она накручивала волосы на крупные бигуди, чтобы они казались пышнее, а по утрам сооружала шиньон при помощи специального металлического гребня, которым она пользовалась сколько я ее помню. Она выщипывала себе брови и рисовала на их месте тонкую светло-коричневую линию. Она пудрилась светлой пудрой, румянилась ярко-красными румянами и красила губы помадой в тон румянам. Сейчас помада слегка облезла, потому что мать пила мартини. Ее ногти, коротко подстриженные, овальной формы, тоже были красными.

— Надо было ему заняться банковским делом. Директором банка он, разумеется, не стал бы. Я на этот счет никогда не обманывалась. Но ведь он пробовал себя в торговле, и у него ничего не получилось. А потом кино, эти люди. С ними так тяжело. Он не создан для такого рода работы.

— Не создан.

— Я думаю, он любил этого человека, несмотря ни на что. Того, который был убит.

Я объяснил, что Истон действовал по указке Сая, что он думал, что стреляет в Линдси. Она спросила:

— Почему же он не сказал: «Я не стану этого делать»?

— Не знаю, мам.

— Вот и я ума не приложу.

Я спросил, не хочет ли она, чтобы я сготовил что-нибудь поесть. Нет, она не голодна, она обойдется. Я понял, что она хочет остаться одна, но спросил, не хочет ли она, чтобы я остался ночевать, или составить мне компанию и поехать ночевать ко мне. Она сказала: нет, благодарю. Если возникнет необходимость, она позвонит. Я сказал, что заеду к ней утром.

— Все это появится в газетах, — сказала она. — И по телевизору.

— Нам предстоят трудные дни, — сказал я. — Ну, в смысле дурной славы. Смею предположить, что и потом тебе легче не станет.

— Ты полагаешь, меня уволят?

— Нет. Ты для них слишком ценный сотрудник. И я думаю, большинство отнесется к тебе с пониманием.

— Они могут и не понять. Просто будут вести себя вежливо. А в глубине души будут думать, что я что-то не так сделала и толкнула его на этот путь.

Она встала.

— Я хочу побыть одна.

— Мне очень жаль, мам.

И тут она произнесла вещь, которая меня поразила.

— А тебе-то чего жаль? Ты же не виноват. Ты же никого не убивал. Это твой брат убил, а не ты.

И пока я соображал, как выразить ей свое сочувствие, может, взять ее за руку или сказать, что всегда буду рядом с тобой, мам, что бы ни случилось, мать добавила:

— Ступай.

Поэтому я пожелал ей «спокойной ночи» и она мне тоже.

Рэй Карбоун и Ляжки записали признание Истона на видеопленку и прокрутили его по монитору, что стоял в кабинете Фрэнка Ши. Что-то не заладилось с камерой, и экран отсвечивал лиловым. Карбоун спросил: «Вы заплатили за пули наличными или чеком?», а брат, гордый тем, как гениально они с Саем все продумали, отвечал: «Чеком. Нашим девизом было: никаких следов».

Ши начал занудно объяснять: «Ты потом посмотришь начало, как мы разъясняем, какие у него права. Мы дали ему все шансы…»

Я перебил его:

— Если парню приспичило поговорить, его уже не заткнешь.

— Как мать восприняла?

— Если это можно назвать «восприняла»…

Я уж не стал объяснять, что она от рождения неспособна к восприятию. Но потом, поскольку мы с Ши собачились на протяжении всего следствия и много крови друг другу попортили, я решил продемонстрировать, какой я хороший мальчик.