Джессика Соренсен - Спасение Келли и Кайдена (ЛП)

— Я попробую это исправить. Мне просто нужно выяснить как.

И я уже знаю как. Главный вопрос: "могу ли я это сделать?" Могу ли я, наконец, сказать все вслух, противостоять ему, угрожать и сделать так, чтобы он испугался до чертиков и убежал. Могу ли рассказать все маме, папе и брату? Могу ли довериться им, чтобы они поверили мне и были на моей стороне?

Хватит ли мне сил? И хватит ли мужества?

В конечном итоге мне придется ответить на эти вопросы и принять решение, что пугало меня последние 6 лет, и может, пришла пора разобраться с этим.

Может, пришло время перестать бояться.

Кайден

Я тут уже шесть дней, почти неделю, но кажется, что гораздо дольше. Ланч только закончился, мой индивидуальный сеанс терапии в разгаре, что лучше групповой терапии (там я даже не пытаюсь разговаривать). Сижу у себя в палате на неудобном складном металлическом стуле. Бок чертовски болит, и я постоянно раздираю скрытую под повязкой рану на запястье. На улице пасмурно, гремит гром, то и дело мерцают молнии, освещая комнату серебристыми отблесками.

— Расскажи мне, как ты себя чувствуешь, — говорит доктор.

Он спрашивает об этом каждый чертов раз.

И каждый чертов раз я даю ему один и тот же ответ.

— Нормально, — отвечаю я, раз за разом щелкая резиновым браслетом на запястье. Они дали мне его, чтобы помочь справиться с привычкой себя травмировать, словно ничтожный шлепок в состоянии заменить целую жизнь, полную порезов, ударов, сломанных костей и нестерпимой боли.

Моего психотерапевта зовут доктор Монтегрей, но он попросил называть его Дугом, потому что, когда используют его профессиональное имя, он чувствует себя старым. Только Дуг действительно старый – далеко за шестьдесят, с редеющими седыми волосами и морщинами вокруг глаз.

Он кладет палец на переносицу и поправляет прямоугольной формы очки, читая свои записи обо мне. Могу представить, что там написано: представляет угрозу для самого себя, зол, иррационален, несговорчив, сам себя травмирует. Дуг делает несколько новых заметок, потом смотрит на меня.

— Послушай, Кайден, знаю, иногда очень сложно говорить о своих чувствах, особенно когда внутри у нас скапливается столько ненависти и ярости, но если попробуешь, возможно, тебе это поможет.

Снова дергаю браслет, раскат грома заглушает щелчок. Комната освещается, мой браслет лопается, его фрагменты падают на пол. Я смотрю на них, потирая опухшее запястье. Оно все еще под повязкой, потому что я сделал слишком глубокий порез. Рана на другой руке уже затягивается, и скоро там останется лишь шрам. Больше шрамов. Порой мне думается, а вдруг со временем я стану одним большим шрамом, без единого живого места на коже.

Дуг достает из кармана своего коричневого твидового пиджака новый браслет, толще прежнего, темно-красного цвета. Я беру его, надеваю на руку и снова начинаю щелкать. Дуг что-то пишет, закрывает блокнот, после чего скрещивает руки и кладет их сверху блокнота.

— Знаешь, чем дольше будешь оставаться в стадии отрицания, тем дольше они будут держать тебя здесь, — он указывает пальцем вокруг себя. — Тебе этого хочется?

Я перестаю теребить браслет, складываю руки и откидываюсь на спинку стула, вытягивая ноги вперед.

— Может быть.

Знаю, что веду себя как заноза в заднице, но понятия не имею, почему. Я чувствую горечь внутри, я недостоин тут находиться. Меня переполняют чувства, может проблема в этом. Сжимаю руки в кулаки и вонзаю ногти в ладони, прижав их к телу с боков, чтобы доктор не увидел.

— Не хочу здесь оставаться, — бормочу я. — Но это чертовски трудно, знаете?

Он наклоняется вперед, заинтересовавшись.

— Что трудно?

Я сам не знаю, куда веду наш разговор.

— Жить.

Пожимаю плечами.

Его седые брови опускаются под оправой очков.

— Чем именно жизнь трудна для тебя, Кайден?

Мужик не понимает, но так даже проще.

— Тем, что все чувствую.

Он выглядит растерянно, откидываясь назад и снимая очки.

— Чувствуешь эмоции? Или боль?

Твою мать. А может, понимает.

— И то, и то. Наверно.

Дождь хлещет в окно. Странно, что сейчас идет дождь, а не снег, к утру на дорогах будет каша.

Дуг протирает линзы очков краем своей рубашки, затем снова натягивает их на нос.

— Ты хоть когда-нибудь позволяешь себе ощущать то, что происходит у тебя внутри?

Я довольно долго обдумываю его слова. Снаружи раздается вой сирен, в коридоре кто-то плачет.

— Не уверен… возможно… не всегда.

— Почему?

Я вспоминаю пинки, удары, крики, и как со временем просто все заглушил, замкнулся в себе и умер изнутри.

— Потому что это слишком.

Простой ответ, но в нем гораздо больше смысла, чем в любых других моих словах. Чертовски странно говорить об этом вслух. Единственным человеком, которому я хоть что-то рассказал, была Келли, и то я смягчил детали ради нее, чтобы не дать ей увидеть, насколько мерзок и безнадежен внутри.

Доктор достает ручку из кармана пиджака, его рука быстро двигается по бумаге, пока он делает очередную запись.

— И что ты делаешь в таком случае?

Просовываю палец под браслет, натягиваю и отпускаю, потом повторяю, только сильнее. Браслет снова лопается, я качаю головой, поймав фрагменты рукой.

— Думаю, вам известно, что я делаю, и поэтому я продолжаю рвать эти проклятые браслеты.

Дуг покусывает колпачок ручки, наблюдая за мной.

— Давай поговорим о той ночи, когда ты завязал драку.

— Я уже тысячу раз рассказывал вам про ту ночь.

— Нет, ты рассказал мне своими словами, что тогда случилось, но не объяснил, что чувствовал, принимая решение. А эмоции всегда играют весомую роль в наших поступках.

— Я не большой поклонник эмоций, — признаюсь, сползая со стула еще ниже.

— Знаю, — уверенно отвечает Дуг. — И хотел бы выяснить, почему.

— Нет, не хотели бы, — говорю я, проводя ногтями по ладони, в попытке угомонить ускоряющийся ритм своего сердца. — Никто не хочет об этом слышать. Поверьте мне.

Он бросает ручку на блокнот, лежащий у него на коленях.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что это правда, — я вонзаю ногти в кожу еще глубже, пока не чувствую теплоту и комфорт крови. — Мне девятнадцать лет, что было, то было. Какой смысл меня спасать. Кто я, и что делаю, уже неизменно.

— Я не пытаюсь тебя спасти, — уверяет Дуг. — Я пытаюсь тебя вылечить.

Провожу пальцем по шраму на ладони, который остался после того, как отец порезал меня осколком стекла.

— Что? Вылечить шармы? Я абсолютно уверен, что они никуда не денутся.

Он кладет руку на сердце.

— Я хочу вылечить то, что тут, внутри.

Обычно в подобных ситуациях я сваливаю. Иначе в итоге начну чувствовать то, чего не хочу, а потом мне придется вытеснять эти чувства из тела, чтобы с ними справиться. Но здесь ничего не сделаешь. Они меня и близко не подпускают к острым предметам, особенно к бритвам. Моя челюсть и подбородок заросли щетиной, потому что уже неделю не брился.