Тина Сескис - Шаг за край

— Вы это про что? — вскрикнула Фрэнсис. — Один кровавый комок у меня уже есть.

И вот теперь она лежит, потрясенная, и думает только о том, что не нужны ей два младенца, она хотела всего одного, у нее всего одна кроватка, одна коляска, один комплект малышовой одежды, ей уготована одна жизнь.

Натура Фрэнсис требовала, чтобы все планировалось заранее. Ей не нравились сюрпризы — и уж конечно же, столь многозначащие, — и, помимо всего прочего, она слишком изнурена, чтобы рожать второго ребенка… первые роды хотя и были быстрыми, зато болезненными, с повреждениями, к тому же случились на три недели раньше срока. Она закрыла глаза и стала думать, когда же приедет Эндрю. В конторе застать его ей не удалось, очевидно, куда–нибудь на встречу поехал, и, как только схватки пошли через каждые полторы минуты, она поняла, что выход у нее один: вызвать «Скорую».

Так что первенец ее явился на свет, купаясь в крови и в одиночестве, а теперь вот ей велят рожать вторую дочь, а мужа все нет. Эндрю, видно, и одного ребенка не очень хотелось, и бог знает, что он подумает о том, как дело обернулось. Она зарыдала, и ее всхлипывания разнеслись по всей больнице.

— Миссис Браун, держите себя в руках! — прикрикнула акушерка.

Фрэнсис ее ненавидела и за убогую внешность, и за резкий скрипучий голос, озлобленно думала, как только эта мымра попала на такую работу, она ж изо всего, даже из прелести рождения, радость высосет не хуже пары безжалостных кузнечных мехов.

— Можно мне взглянуть на малютку? — попросила Фрэнсис. — Я все еще не видела ее.

— Ее осматривают. Соберитесь–ка с силами на второй заход.

— Я не хочу собираться с силами на второй заход, мне нужна моя настоящая дочка. Дайте мне мою настоящую дочку. — Она перешла уже на визг.

Акушерка наладила маску с кислородом и надела ее на Фрэнсис, сильно придавив. Фрэнсис сделала вдох и в конце концов перестала визжать, а когда затихла, то сила бороться оставила ее, что–то умерло в ней — там, на больничной койке.

Появившийся Эндрю всего на несколько секунд опоздал и не смог увидеть приход в этот мир своей второй дочери. Он казался встревоженным и смущенным, особенно когда наградой его надежд на сына явилось рождение не одной, а сразу двух дочек. Одна была розовенькой и миленькой, совершенно ладненькой, другая лежала посиневшая на выпачканных простынях, обхватившая горло пуповина перекрыла ей воздух, не пуская его в легкие и не давая начать жить вне чрева. Обстановка, когда подоспел отец, стояла напряженная, критическая. Врач ловко снял с шеи малышки петлю пуповины и обрезал ее. Эндрю видел, как кровь расходится по маленькому тельцу, пока врач переносил новорожденную в реанимационный бокс, а сестра маленьким пылесосиком отсосала у нее из дыхательных путей нечистоты и пену. Спустя несколько мгновений послышались мученические сердитые стоны. Малютка была ровно на час младше своей сестры, а выглядела и кричала так, будто явилась с другой планеты.

— Бедняжечка моя, мне так жаль, так жаль, — шептал Эндрю бледной испачканной жене, держа ее за руку. Тело Фрэнсис стало наполняться жизненными соками.

Фрэнсис сурово посмотрела на него, на его помятый костюм и скособоченный галстук:

— Чего тебе жаль–то? Что тебя тут не было или что я двойню девок родила?

Муж избегал встречаться с ней взглядом.

— Всего жаль, — сказал он. — Но теперь я тут и у нас настоящая семья. Все будет здорово, вот увидишь.

— Мистер Браун, вам придется подождать в коридоре, — заявила акушерка. — Нам надо привести вашу жену в порядок и зашить разрывы. Мы вас позовем, когда можно будет.

Акушерка выпроводила мужа, и Фрэнсис снова осталась одна со своею виной, своими страхами и своими двумя малютками–дочками. Фрэнсис всегда считала, что будет хорошей матерью. Полагала, что ей в точности известно, что делать, что, может, и трудно придется, но она справится: у нее прекрасный муж, семья ее поддерживает, нельзя списать со счета материнский инстинкт. Однако боль родов и появление на свет двух дочерей (а не одной, как она хотела) вызвали у нее растерянность. У нее было два ребенка, а не один: похоже, кормить их, укачивать и пеленки менять надо будет постоянно, а тут плюс ко всему у них с Эндрю изменились отношения — он несколько отдалился от нее, пока она вынашивала малышку (малышек!).

Они даже не подумали, как следует назвать вторую дочь. Много недель до того решили: если девочка, то быть ей Эмили, а полное имя Кэтрин Эмили (Фрэнсис считала, что так переставленные имена звучат лучше), — но уж точно им в голову не приходило, что может понадобиться второй вариант. Эндрю, бывший прагматиком, предложил звать одну из близняшек Кэтрин, а другую Эмили, но Фрэнсис не хотела делить имена, по ее словам, они так чудесно звучали вместе, так что для негаданной сестренки пришлось начать все сызнова.

В конце концов ее назвали Кэролайн Ребекка, хотя Фрэнсис оба эти имени не особо жаловала, но их предложил Эндрю, она же не могла заставить себя придумать другие варианты. Факт этот она держала в тайне (одной из первых в череде многих) — еще одно доказательство, что она и впрямь не расстроилась, если бы роды продлились всего на несколько секунд дольше, если бы пуповина охватила горло младенца потуже, если бы бедная Кэролайн Ребекка перестала дышать, еще не начавши. Усилия отделаться от этой мысли (кому о таком расскажешь?) потребовали от Фрэнсис многих лет жизни, ожесточили ее душу, некогда бывшую мягкой и по–матерински заботливой.

Последующие семь дней Фрэнсис провела в больнице, и это дало ей время по крайней мере внешне оправиться от боли родов, отсутствия мужа и того факта, что она нежданно–негаданно стала матерью двойни. Она решила: единственный для нее выход в этой ситуации — раскрыть объятия обеим девочкам. Если подумать, может, в конце концов и славно окажется, что родились две. Только пришлось нелегко, Эмили и Кэролайн вели себя по–разному с самого начала. При рождении с трудом можно было понять, что девочки близнецы: Эмили была розовой и пухленькой, Кэролайн тощей, болезненной, бледненькой, весила почти на два фунта [1] 907,2 грамма. — Здесь и далее примечания переводчика. меньше сестры. А потом Кэролайн перестала брать материнскую грудь, хотя Эмили никаких трудностей не испытывала, а потому вес Кэролайн пошел на убыль, тогда как у ее близняшки вырос.

Фрэнсис по природе своей была стоиком. Она безудержно старалась, приучая Кэролайн к груди, пока у нее соски не закровоточили и нервы не истрепались. Она твердо решила, что относиться к обеим малышкам будет одинаково: теперь–то уж придется, они обе тут. В конце концов у одной из медсестер лопнуло терпение и на четвертый день она дала Кэролайн бутылочку, заявив, что нельзя допустить, чтобы девочка умерла с голоду. Кэролайн яростно накинулась на соску своим маленьким ротиком вопреки всему, тогда как Фрэнсис ощутила что–то вроде поражения: вот и еще одна связующая ниточка оборвалась.