Светлана Климова - Ловушка горше смерти

— Не все ли равно! — вскрикнула мама. — «Интурист» называется. Это что, имеет значение для тебя?

— И кем ты намерена там работать?

— Горничной. О черт! Что ты на меня так уставилась? Ты полагаешь, что такая женщина, как я, да еще и недавно отсидевшая, может стать только проституткой? Или разливать пиво на вокзале? Ты за кого меня принимаешь, умная моя, ученая мамочка?

— Господь с тобой, Лина, — испуганно сказала бабушка Маня, — делай как знаешь… Погоди, деточка, куда же ты?..

Поняв, что нужный момент настал, потому что мама уже курит у себя в комнате, а бабушка так расстроена, что ничего вокруг себя не видит, он перепрыгнул ступеньки и, не выключая света, прошмыгнул мимо плачущей Манечки.

— Ваня! — раздался из маленькой комнаты мамин голос. — Куда ты запропастился?

Он чинно вошел. Мама курила, брезгливо держа сигарету в облепленных тестом пальцах.

— Ты где был?

— В комнате, книжку смотрел, — произнес мальчик, мысленно попросив прощения у того, кто сказал, что лгать — великий грех.

— Ты, что ли, умеешь читать?

— Давно уже, — ответил мальчик, — меня Маня в пять лет научила…

— Грамотеи, — буркнула мама, погасив окурок и вставая, — отлично. Ну а как насчет цифр? — — Считаю до двадцати…

— О Господи! — вздохнула мама. — Как подумаю, что ты пойдешь в эту школу, страшно становится. Я бы тебя всю жизнь при себе держала. Куда ты смотришь?

Прямо ему в лицо, глаза в глаза, смотрела огромная жаба, и такая она была живая и так близко, что мальчик застыл. Окно маминой комнаты находилось особенно глубоко в земле, оно было меньше соседних и почти всегда оставалось приоткрытым, так-то жаба восседала прямо перед щелью, образованной оконными створками. Мальчик видел даже, как она поеживается от тока прохладного воздуха.

Тварь была цвета мокрой пыли, с бугроватой кожей и смотрела на него влажным немигающим взглядом.

Он сразу же вспомнил, как когда-то давно впервые увидел здесь же точно такую жабу и криком позвал Манечку, поскольку не знал, что это такое за ним подглядывает. Тогда Маня его успокоила, сказав, что это обычная земляная жаба, которая ищет себе жилье на зиму, лягушка-квакушка, и что если ему это не нравится — она эту живность прогонит. «Вообще-то, — сказала тогда Манечка как бы в сторону, — существует поверье, что увидеть земляную жабу вот так — это к смерти, но в нашем случае все объяснимо: мы живем в подвале, где всякой твари хватает. Так что сейчас мы ее попросим попрыгать где-нибудь в другом месте».

Жабу изгнали, а зимой к Мане приехала племянница, тетя Тома, с крошечным ребенком, восьмимесячной девочкой. Тетя уехала от мужа из Ленинграда и прожила у них три недели, потому что девочка в поезде простудилась и умерла от воспаления легких…

— Лина, — сказал мальчик, — в народе говорят, что видеть земляную жабу — это к смерти.

— А ты не смотри, — произнесла мама, — ступай читай свои книжки.

Готовься в школу эту дурацкую. Иди, Ванька, что ты, лягушку в первый раз видел?

Некогда мне ею заниматься, у меня там вареники не долеплены… Иди. Ты вообще чересчур что-то любишь взрослые разговоры слушать, пойдем, я свет погашу — нету там больше никого за окном, нету…

Насчет разговоров она ошибалась. Были среди них такие которых мальчик слышать не мог, — так уж получалось. Уже более полугода он ходил в школу и теперь не полностью сосредоточивался на жизни в доме. Он стал живее подвижнее, но иногда так утомлялся, что мама установила для него жесткий режим: теперь к девяти вечера он уже засыпал, уложенный твердой рукой. Так что содержания одного разговора между бабушкой Манечкой и мамой он, естественно, никогда не узнал.

Лина вошла в маленькую темную комнату, включила настольную лампу и плотно зашторила окно. В помещении было душновато, пахло лекарством и прокисшим компотом из кураги, который забыли убрать после обеда. Она взяла нетронутый стакан длинными смуглыми пальцами и понесла его в туалет, по ходу щелкнув выключателем на кухне. Огромная кухня ярко озарилась трехрогой голой, без плафонов, люстрой, и Лина, вздрогнув, запнулась о ступеньку. Резким движением выплеснула содержимое стакана, пустила воду и, не оглядываясь на жутко молчаливое кухонное окно, пошла прочь, гася за собой свет. Окно кухни, выходящее на другую сторону дома, в отличие от прочих было вровень с землей.

Летом его использовали в качестве выхода во двор, потому что иначе приходилось добираться до арки вдоль всего длинного корпуса. И хотя Маня еще до холодов заколотила часть окна узкими досками, ее дочери всегда казалось, что даже в оставшееся пространство пройдет кто угодно — тени перед окнами ей мерещились с первого дня возвращения.

Маня лежала все так же неподвижно, отвернувшись к стене. Врач, которого Лина пригласила, получив деньги от адвоката, ничего существенного младшей из женщин не сказал, только посоветовал изменить диету и начертил новую схему приема лекарств. Он как бы окончательно приговорил Манечку к смерти, но очень толково объяснил Лине, как действовать, чтобы облегчить страдания больной.

Теперь Лина покупала обоим, Ване и его бабушке, очень дорогие фрукты и сладости и добывала по аптекам импортные болеутоляющие и снотворные. Маня смотрела на эту суету достаточно апатично, однако лекарства пила по схеме, зная взрывной характер дочери.

Лина придвинула стул к кровати и села, проговорив в спину Манечки, обтянутую новой байковой ночной сорочкой:

— Мамочка, как ты себя чувствуешь?

— Кто у тебя был после Нового года, Лина? — глухо спросила Мария Владимировна в стену. — Опять твой Алексей?

— Нет, мама. Он редко сюда приходит. Последний раз он был в конце января, и ты это прекрасно знаешь.

— Что ему от тебя нужно? — сказала Манечка, грузно переворачиваясь и вкатывая голову на подушку. Лина тут же вскочила и поправила одеяло на ее груди. — Что нужно от тебя женатому человеку?

— Откуда ты знаешь?

— Ты сама мне об этом сказала в первый его приход. Ты ничего никогда не умела от меня скрывать. Да и незачем тебе прятаться от меня. Я не хотела бы потерять тебя теперь, когда мы, как в твоем детстве, дружим и ты опять — моя. — Манечка, боясь расплакаться, отвернула лицо. — Я разучилась говорить, Лина. В последние месяцы я столько передумала, что слов уже нет… Но меня что-то в тебе беспокоит… Ты мне ничего не рассказываешь о себе, все время прячешься…

— Мне нечего скрывать, мама. Приезжал адвокат Семернин.

— Дмитрий Константинович?

— Да.

— Почему он не заглянул ко мне?

— Ты отдыхала. Он был проездом, зашел узнать, как у меня дела.

— Вот! И ты молчала.

— Мама, — сказала Лина, — о чем тут рассказывать? У него своя жизнь, у нас своя. Послушай, ты не против, если я начну ремонт в третьей комнате?