Вики Баум - Гранд-отель

— Хватит с меня, — говорит он. — Сыт по горло. Сколько еще ждать? Чего ради? Все. Пора нам поставить точку — Он поднимается, берет свой чемоданчик, моет шприц, ломает ампулы — десять ампул, двенадцать ампул. Наполняет шприц, протирает спиртом руку — вся она исколота и покрыта мелкими воспаленными язвочками. И ждет. И начинает дрожать. Вся сила куда-то уходит из его рук. Не сделав укол, он выжимает из шприца морфий, просто разбрызгивает драгоценное, с трудом и обманным путем добытое средство, оставляет небольшую безопасную дозу, которую милостиво дарует своему изголодавшемуся организму. И снова ложится, засыпает и не слышит ничего, что бы ни происходило в отеле.

Около половины четвертого утра граф Рона вышел из своего постоянного номера, поднял по тревоге ночного портье. Рона действует бесшумно и осторожно, от него, как днем, пахнет одеколоном. Он идет в 71-й номер, все осматривает, отдает необходимые распоряжения. Он велит принести рюмку коньяку подавленному Прайсингу, прогоняет муху, которая кружится над мертвым Гайгерном. Несколько секунд затем Рона стоит, скрестив на груди руки и склонив голову, возле убитого. Похоже, что он молится, а может быть, он и правда молится о душе сына своего сословия, который сошел с доброго пути. «Не легко ему, видно, приходилось», — возможно, думает Рона. Потом администратор спускается в холл, садится там за своей стеклянной перегородкой и по телефону извещает о случившемся комиссара полиции Едике.

Немного позднее — на улице уже шуршат по асфальту щетки первых уборочных машин — появляются четверо в плащах, они представляют собой группу с жутковатым названием «комиссия по убийствам» Рона лично сопровождает комиссию на третий этаж. Полицейская мельница завертелась. Администрация Гранд-отеля умоляет полицейских соблюдать все меры секретности, не поднимать шума, затушевать все, насколько удастся.

Но затушевать ничего не удается. Вскоре в Федерсдорфе станет известно о случившемся. Вскоре фрау Прайсинг и ее отец, перенесший в свое время апоплексический удар, прибудут в Берлин и после кошмарных семейных сцен отрекутся от мужа и зятя. То, что он убил человека, фрау Прайсинг, хоть и не без содрогания, сможет преодолеть. А вот гнусная история с девкой, в которой Прайсинг, заикаясь и сопя, признался уже на втором допросе, — этого фрау Прайсинг ни понять, ни простить не сможет.

Что касается убитого барона Феликса Бенвенуто Амадея фон Гайгерна, то с ним ситуация неясная, однако довольно благополучная. Никто, ни один человек во всем отеле не сказал о нем дурного слова. Гайгерн не был ни под судом, ни под подозрением, ни просто у полиции на заметке. У него имелись кое-какие долги, да и происхождение его маленького автомобиля, который, впрочем, уже пошел с торгов, было довольно туманным. Но это ничего не доказывает. Гайгерн был игрок, приятель многих женщин, иногда его видели пьяным, но он всегда оставался добродушным парнем. Некоторые служащие отеля плакали, когда до них дошла передававшаяся шепотом весть о его смерти. Плачет курьер Карл Ниспе с золотым портсигаром в кармане. Он был одним из свидетелей, которых допросили в первую очередь. Карл показал, что незадолго до полуночи барона не было в его номере. Другая свидетельница, проживающая на втором этаже прямо под 71-м номером, сообщила, что приблизительно в полночь слышала стук, как бы от падения тяжелого предмета. Свидетельница обратила на него внимание, потому что возмутилась: шум среди ночи! Но что случилось в промежутке от полуночи до половины четвертого утра? Почему господин Прайсинг не вызвал полицию тотчас же? На этот счет последовали очень ясные, хоть и сдержанные показания свидетельницы Фламм и свидетеля Крингеляйна, а именно о фактах, которые уже в полдень попали во все газеты и нанесли последний удар мирной жизни генерального директора Прайсинга. Оружие существовало только в фантазии Прайсинга, его не было. Ни револьвера, ни даже маленького пистолета, какими отпугивают грабителей. Этот факт был неблагоприятным для Прайсинга. Если он солгал, что Гайгерн был вооружен, то и все прочие его показания не внушают доверия. Бумажник Прайсинга действительно нашли в кармане убитого. Однако следователь, вцепившийся в дело об убийстве, как бульдог, задал резонный вопрос: разве не мог Прайсинг подсунуть бумажник в карман убитого, чтобы придать веса своей версии об ограблении и необходимой самообороне? Поверх спортивных туфель у Гайгерна были натянуты шерстяные носки — этот факт налицо. Налицо и фотография, которую шофер Гайгерна подарил горничной с третьего этажа: опытные следователи по фотографии установили личность шофера — известного преступника-рецидивиста. Если удастся его схватить, многое, вероятно, прояснится. Но пока что господин Прайсинг сидит в камере предварительного заключения и страдает расстройством зрения на нервной почве. Ему то и дело мерещится барон Гайгерн — не мертвый, лежащий на полу, а живой; Прайсинг видит его очень близко, очень отчетливо, видит шрам на его подбородке, длинные ресницы, видит каждую пору на его лице, как в тот раз, когда столкнулся с бароном возле телефонной кабины. Прайсинг отгоняет от себя навязчивое видение, и все перед ним заволакивает багровая пелена, а потом появляется Флеммхен, фройляйн Фламм, а может, и не она, а только какой-то фрагмент — линия бедра на черно-белой фотографии в журнале, который попался на глаза генеральному директору в тот момент, когда его судьба уже покатилась под гору…

Странные вещи творятся с людьми в Гранд-отеле. Никто не выходит через вращающуюся дверь таким же, каким впервые через нее вошел. Солидный коммерсант, образцовый супруг Прайсинг уходит в сопровождении двух полицейских, он арестант, сломленный человек. Гайгерна тихо уносят тайком с черного хода, уносят этого сияющего парня, при чьем появлении все в холле невольно улыбались, глядя, как он весело идет в своем синем плаще, замшевых перчатках, в облаке лаванды и ароматных английских сигарет. А вот Крингеляйн, после того как его и Флеммхен допросили и дали им разрешение на выезд, — Крингеляйн покидает Гранд-отель эдаким баловнем судьбы, отвечая на поклоны, раздавая чаевые. Блистать великолепием ему, по-видимому, осталось не дольше недели — до следующего приступа раздирающей боли.

Но не так уж невероятно, да, не исключено на сто процентов, что наш отважный морибундус вдруг обретет новые силы и выживет вопреки всем диагнозам. Во всяком случае, Флеммхен в это верит. И Крингеляйну, окрыленному, восторженному, тоже хочется в это верить. В конце концов, не так уж важно, долго ли осталось жить Крингеляйну. Потому что — надолго или нет, — но жизнь делает жизнью лишь ее содержание, и два насыщенных дня могут значить больше, чем сорок лет пустого существования. Эту мудрость Крингеляйн выносит из Гранд-отеля, выходя вместе с Флеммхен на улицу и садясь в автомобиль, который повезет их на вокзал.