Алексаднр Дюма - Альбина

— Пусть будет по-вашему, Гертруда, но только не покажите себя слабою, понимаете?

Граф Родольф сделал знак; Максимилиан подошел к дверям и отворил их Конраду, который молча преклонил колено в некотором расстоянии от своего отца.

Конрад решительно не походил па своего брата. Бледное лицо, белокурые волосы, одушевленные глаза — все это придавало какую-то изнеженность младшему сыну Родольфа. В эту минуту семейство графа представляло величественную и торжественную картину. Максимилиан стоял неподвижно, как холодный зритель рассчитанной сцены; Конрад, все еще с преклоненным коленом, трепетал от внутреннего волнения; отец, седовласый старик, с величественным видом сидел в резном кресле и боролся с нежными отеческими чувствами, чтобы поддержать свою строгость; мать, украдкою утирая выкатившуюся слезу, попеременно смотрела с различными чувствами на своего супруга и на сына; наконец, со стен, украшенных портретами предков, смотрели безмолвные свидетели и судьи.

— Говорите, Конрад, — сказал граф Родольф.

— Батюшка, — начал Конрад, — три года тому назад я был двадцатилетним мечтательным юношею. Тогда как мой брат путешествовал по Германии и Франции, я находил большее удовольствие оставаться возле вас и, по своему нелюдимому характеру; отказывался не только являться ко двору, но и посещать соседние замки. Я не искал обширного горизонта для своего счастья; я любил предаваться мечтам, и мое сердце билось тревогою любви. Я встретил одну юную девушку, я не спрашивал ее фамилии; любовь не знает разницы в состояниях; это была Ноэми; я полюбил ее, потому что она была прекрасна и невинна.

— О, если бы я был здесь, — пробормотал Максимилиан, — с каким наслаждением постарался бы избавить твою Ноэми от последнего достоинства, которое так сильно соблазняло тебя, мой бедный брат!

— Но, — продолжал Конрад, — признаюсь, я не слепо предался своей страсти; я измерил расстояние, отделявшее, меня от Ноэми, и пытался подавить в себе первую любовь. Но эта борьба лишь усиливала мою страсть; неодолимая сила беспрерывно влекла меня в дом Гаспара, и в один день Ноэми открылась мне в своей любви. Что я должен был сделать? Убежать от нее, не так ли, матушка? Но я не имел силы. Обольстить ее, скажет Максимилиан? Но я не так низок. Прийти к вам, батюшка, и признаться во всем? Но я не смел. Я обвенчался с нею тайно и не думал оскорбить этим ни Бога, ни людей. Но я обманулся. У меня родился сын, и надо было выбрать: или подвергнуться вашему гневу, или бросить в жертву клевет мою жену. Я выбрал первое. Ваш гнев справедлив, и я пришел не для того, чтобы вымолить ваше прощение, нет; я желал бы только знать, что, оставляя родину, я не унесу с собою вашего презрения.

— Конрад, — отвечал граф глухим голосом, — судьба поставила нас выше других для того, чтобы мы служили им примером. Быть может, тяжка эта доля, но надо покоряться ей. А вы изменили своему долгу. Буря революции, которою грозит нам Франция, должна пробудить нашу твердость; при виде опасности более чем когда-либо мы должны сохранять свои преимущества. Я, как благородный человек и как отец, отвечаю за поступки своих детей, и только моя строгость может поправить вашу ошибку. Итак, отправляйтесь во Францию и служите королю Людовику; я благословляю вас.

— Батюшка, — вскричал Конрад, — я покажу себя достойным вас, сниму позорное пятно с нашей фамилии; я оставлю Эппштейн. Прощайте.

Конрад почтительно поклонился своему отцу, но не смел подойти к нему. Родольф не говорил ни слова; он боялся обнаружить свои чувства. Что касается графини, она не осмеливалась даже взглянуть на своего сына, но, склонив голову, молча заливалась горькими слезами. Конрад поклонился ей издали.

— Проводите вашего брата, — сказал старик Максимилиану, который в продолжение всей этой сцены молча кусал свои губы.

— Но позвольте мне возвратиться и переговорить с вами, — попросил старший из Эппштейнов.

— Я ожидаю вас, — отвечал старик.

Братья вышли из комнаты. Тяжкая грусть сдавила родительские сердца графа и графини, но один Бог видел их слезы и слышал их вздохи. Через четверть часа, когда возвратился Максимилиан, их лица выражали уже привычную важность.

— О чем хотели вы говорить со мною? — спросил граф своего сына.

— Вот о чем, батюшка. Несмотря на строгость, с какою вы наказали Конрада за нарушение долга дворянина, вы, быть может, тем не менее утратили милость императора; я желаю поправить это дело. Год тому, как я лишился жены, но у меня остался сын, которому я могу передать свое имя, и поэтому мне никогда не приходила мысль вступить в новый брак. Между тем теперь, когда необходимо поддержать благосклонность императора к нашей фамилии, я нашел самую выгодную партию: это дочь одного из ваших друзей, дочь герцога фон Швальбаха, который теперь пользуется сильным влиянием при дворе.

— Это Альбина фон Швальбах? — спросила графиня.

— Да, матушка; единственная наследница всех владений герцога.

— Моя сестра, — прервала мать, — игуменья того монастыря, в котором воспитывалась Альбина, говорила мне о ее несравненной красоте.

— Ей принадлежит, — прибавил Максимилиан, — чудесная вилла Винкель в Вене.

— Моя сестра говорила, что Альбина с внешнею красотою соединяет редкие совершенства души.

— Кроме того, — продолжал молодой граф, — герцог фон Швальбах может передать своему зятю герцогский титул.

— Какое счастье, — сказала графиня, — назвать эту девушку моею дочерью и заменить для нее покойную мать.

— И какая честь вступить в родство с Швальбахами! — сказал Максимилиан.

— Да, — промолвил старый граф, — Швальбахи — одна из славнейших и величественнейших ветвей германского древа.

— Итак, батюшка, вы не откажетесь написать письмо к вашему старинному другу и попросить руки его дочери для вашего сына?

За этою просьбою последовало продолжительное молчание. Старый Родольф опустил голову и погрузился в глубокую думу.

— Батюшка, вы не отвечаете? Кажется, вы сомневаетесь. Такой союз, который обещает столько блеска для нашей фамилии, не может и не должен быть неприятен вам.

— Максимилиан, Максимилиан! — сурово возразил Родольф. — Будет ли счастлива эта девушка?

— Она будет графиней фон Эппштейн, батюшка.

Снова наступило молчание. Эти два человека, связанные скорее законами света, чем узами родства, совсем не походили друг на друга. Сын ненавидел отца за его предрассудки, а отец презирал сына за его дурное поведение.

— Вспомните, батюшка, — снова начал Максимилиан, — что этот союз придаст новый блеск нашей фамилии; и вы не хотите подумать о нашей славе!

— Ваш отец знает, что ему надо делать, — отвечал старик. — Поезжайте в Вену; вы уже найдете там рекомендательное письмо у герцога фон Швальбаха.