Жюльетта Бенцони - Изгнанник (LExilé)

— Надо отдать должное его предвидению, но что сталось с вашим протеже?

— Когда мы были рядом с Великим магистром, он решил поразмыслить о будущем наследника французской короны. Мальчика нельзя было принять в Орден. Он был слишком мал для этого — всего лишь двенадцать лет! Более того, его представили как моего племянника, и в этом случае мы не могли предоставить необходимые доказательства его дворянского происхождения. И, наконец, на острове были ненадежные люди в окружении презренного Карузона, человека Директории, который пытался влиять на умы людей... и даже на умы членов Ордена. И тогда господин де Роган-Польдюк принял удивительное решение: отправить христианнейшего короля в единственное убежище в мире, где никто не станет его искать. К неверным.

— Что? Его, надеюсь, не отправили к туркам?

— Это кажется немыслимым, правда? Но не стоит забывать о том, что Франциск I был союзником Сулеймана. В любом случае это был гениальный ход...

— Но который все же требует некоторых объяснений!

— Вот они. Среди укрывшихся на Мальте провансальских семей была пара, имени которой я не назову, желавшая отправиться в Смирну. Там с недавних пор жил их брат, пожелавший восстановить свое состояние.

— Но как это возможно? Я слышал, что султан ненавидит чужестранцев...

— Только не французов, с которыми он хочет сблизиться...

— Приятно слышать, но это так неожиданно, — сказал Тремэн. Он уже начинал задаваться вопросом, уж не собирается ли бальи своей прекрасной историей сбить его со следа, как говорят охотники, отправив путешествовать по странным неведомым дорогам.

— Вам будет легче это понять, если вы узнаете, что в сердце Селима и во дворце Топкапи безраздельно властвует француженка. Она бывшая фаворитка отца Сулеймана, старого Абдул-Гамида, от которого она родила сына. Ее называют белокурой султаншей и говорят о ее удивительной красоте. Именно из-за этой красоты ее похитили алжирские берберы. Почти сразу же девушку переправили в гарем в Константинополь. В то время ее звали Эме Дюбук де Ривери. Она родилась на Мартинике и доводится кузиной этой виконтессе де Богарне, на которой женился Бонапарт. Благодаря ей Селим благосклонно относится к нашим соотечественникам. Он охотно разрешает им оставаться в стране и заниматься коммерцией или культурой, особенно в Смирне, которая была греческой, римской и византийской до того, как стала принадлежать Ордену, а потом Оттоманской империи. Местность богатая, город роскошный, порт большой, активный. Цивилизации, сменявшие друг друга, оставили там свои следы. Именно туда вечером 10 июля 1 797 года отправился мой король, с которым я попрощался на укреплениях Ла-Валетты. Не без печали: нельзя прожить два года рядом с таким трогательным ребенком и не привязаться к нему всем сердцем. Предполагалось, что он будет считаться сыном этой супружеской четы, которой мы его доверили. Я ничем более не мог быть ему полезен, даже напротив...

— И что потом?

— Ничего такого, что было бы вам интересно! Я жил на Мальте, чтобы защитить остров, если на него случится нападение. Я бы принял как Божью милость смерть в бою на Святой земле. Но от врага я получил только рану, которая превратила меня в инвалида. Великий магистр умер через три дня после отъезда нашего принца. Он был совершенно разорен: все свое имущество он раздавал нуждающимся. Я уже говорил вам, что у нас укрывалось так много беглецов! Из того, чем когда-то владел господин де Роган-Польдюк, осталась лишь трость с хрустальным набалдашником и тридцать пять печатей из того же материала с гравировкой. Бальи де Омпеш, пришедший ему на смену, совсем не был на него похож и довел остров до гибели. Остальное вам известно [4] Знанием всех деталей, касающихся Великого магистра, я обязана Бертрану Галимару Флавини, журналисту и историку, и с удовольствием благодарю его за это. (Прим. автора.) ...

— Таким человеком можно только восхищаться, — согласился Гийом, — но вернемся все же к юному наследнику. Я не совсем понимаю, что он делал последнее время в Котантене, если, как вы мне сказали, он отправился жить в Смирну.

— Откуда мне знать? Я никогда не сомневался в том, что он полюбил вашу дочь, Элизабет. Говорят, что любовь, как и вера, сдвигает горы. Она может пересечь и моря...

Гийом подумал немного, потом снова принялся расспрашивать бальи:

— Как вы полагаете, мог ли он запомнить тех, кто помогал вам при его бегстве?

— Меня бы это удивило. Он был слишком юн!

— Но, если я не ошибаюсь, у него был острый ум. Он может попытаться их разыскать. Не могли бы вы назвать мне хотя бы какие-то имена?

Господин де Сен-Совер напрягся еще больше, хотя его побелевшие губы изогнула понимающая улыбка:

— Имена без адресов ничего не значат. Мне кажется, я говорил вам о леди Аткинс и об адвокате Кормье, хотя я не знаю, живы ли они еще. Если живы, то первая должна жить в Англии. У нее там был замок в Кеттеринхэме. Второй, на самом деле граф де Кормье, владел обширными угодьями возле Нанта. Может быть, он туда вернулся?

— А глава заговора, этот барон... де Батц, кажется?

— У вас удивительная память. Жан де Батц действительно возглавлял похищение... Но я не знаю, что с ним стало. Возможно, он удалился в Овернь.

— В Овернь? Я считал его гасконцем!

— Он действительно гасконец, но именно в Оверни он купил себе поместье, когда разругался с Конвентом. У него замок к югу от Клермона, неподалеку от деревни Отеза. В действительности именно там он предполагал спрятать дитя из Тампля. Но в последний момент нам пришлось изменить наши планы, и Нормандия показалась более надежным местом. И в этом мы оказались правы...

Трапеза закончилась десертом из джемов и прошла в молчании, которое не без горечи подчеркнул хозяин дома:

— Кто бы поверил, что до Революции в этом замке было всегда шумно? Щелканье хлыстов, крики доезжачих, лай своры, смех детей и переливы разговоров, которые заглушали звуки скрипок, арф и гобоев... А теперь здесь только тени, к которым вскоре присоединюсь и я. Не знаю, что станется с замком после моей смерти. У нас, разумеется, есть родственники, многих из которых унесла Революция. Лучше всего, если Морель станет здесь хозяином. Но я заставляю вас скучать, друг мой, своими несвоевременными сетованиями. С приближением ночи я становлюсь мрачным и несносным. Оставьте меня, мне пора лечь...

— Могу ли я вам помочь?

Старик вежливым жестом и улыбкой отказался. Бальи не хотел, чтобы Гийом, ставший свидетелем его нищеты, увидел еще и его телесную немощь. Тремэн поклонился и вышел. В коридоре он взял из рук Маркоса зажженную свечу и поднялся к себе в комнату, довольный тем, что в одиночестве сможет немного собраться с мыслями.