Дебора Боэм - Призрак улыбки

Они танцевали под "Как глубока твоя любовь", и, когда песня отзвучала, партнерша Токи медленно подняла веки и маленькими белыми руками провела сверху вниз по мерцающей ткани своего медно-красного платья (обрисовавшийся контур упругой и пышной груди заставил Токи судорожно глотнуть).

— Хочешь пить? — спросила она, и Токи кивнул.

Опять зазвучала музыка (теперь это было "Адское диско"), и ему больше всего хотелось остаться на танцевальной площадке и следить за мечтательными, на колыхание водоросли похожими движениями своей прекрасной партнерши, но, услышав ее вопрос, он вдруг осознал, что действительно мучается от жажды. Кроме того, хотелось узнать, кто она, почему среди всей толпы, среди целого скопища блестящих знаменитостей выбрала именно его.

Приведя его за собой в укромный уголок зала, красавица выложила на стол пачку банкнот по десять тысяч каждая:

— Заказывай все что хочешь. Я угощаю.

— Нет-нет, — попробовал возразить Токи, но, сжав ему пальцы, она заставила его (для девушки она была очень сильной) опустить тощий бумажник обратно в карман.

— А мы не могли бы просидеть в этой позе целый вечер? — спросил он, изумляясь собственной смелости. В ответ она рассмеялась, сверкнув на миг мелькнувшими на розовых губах восхитительно острыми клыками, и мягко убрала руку.

Они пили персиковый беллини, клубничный дайкири и кир с черносмородиновым сиропом, ели пиццу, горячие креветки в чесночном соусе, и к моменту, когда тарелки опустели, Токи успел рассказать Цукико (таково было, как выяснилось, ее имя) историю всей своей жизни, вплоть до той самой секунды, когда она спросила: "Потанцуем?"

Сама Цукико не была так откровенна. Рассказала, что выросла в горной деревне префектуры Аити, где отец ее разводил соловьев — ради их помета. Токи сначала решил, что это шутка, насмешливое напоминание о том, как он внимательно разглядывал изображенные на стене экскременты, но Цукико объяснила, что соловьиный помет традиционно используется для изготовления очищающего лицо крема угуису-но фун, ценимого гейшами и всеми женщинами, что заботятся о своей красоте по старинке. Токи задумался, не соловьиный ли помет дал коже Цукико эту прозрачность и нежную белизну, но спросить вслух не решился.

Еще Цукико рассказала, что приехала в Токио, чтобы учиться в театральной школе, а живет здесь неподалеку, в доме богатой тетушки, отправившейся в Париж на курсы кулинарного искусства. Рассказ свой она украсила массой разных деталей, например, сообщила, что у отца две тысячи соловьев, и, когда они разом взлетают, кажется, будто небесный садовник разметал по небу горсть семечек и закрыл ими солнце, но в глазах Токи все это почему-то не выглядело правдоподобным.

Может быть, красота и реальность несовместимы, подумал он. Трудно было представить себе эту божественную женщину в обычной дневной обстановке: как она втискивается среди всех этих жадно шарящих рук в переполненный поезд метро, как покупает в магазине редьку, как раздевается, чтобы принять ванну. Последняя из перечисленных картин несколько дольше, чем нужно, держалась перед глазами Токи, но, когда он попробовал вообразить, что Цукико живет с ним в приютившемся на задах большой улицы крошечном домике, видение растаяло, словно размытое дождем. Нет, это не пройдет, подумал он. Красавица актриса и продавец золотых рыбок? У меня нет ни малейшего шанса.

И все-таки, когда он рассказал ей о своем занятии, Цукико так захлопала в ладоши, словно он оказался звездой экрана или же председателем правления водоканала "Кубота". "Как это далеко от суеты и как красиво", — сказала она, и мечты Токи ожили с новой силой, а надежда, неподвластная рассудку, зажгла свой яркий огонек. В конце концов, его маленький домик был вовсе не плох, а просто требовал больше ухода. Земля, на которой он был построен, стоила — Токи знал это — хороших денег. Продав ее и переехав на окраину, они построят себе чудесный новенький дом с химическим туалетом и крышей из голубой черепицы.

— Ну как, пойдем? — спросила Цукико. Пока внимание Токи занято было операциями с недвижимостью, она заплатила по счету, истратив при этом, к полному его ужасу, всю толстую пачку десятитысячных банкнот, и встала, накинув шаль из идущих по диагонали золотых, серебряных, бронзовых и медных пластинок.

Пойдем, но куда? — мелькнуло в голове Токи, но, тут же с радостью поняв, что с этой женщиной он, не задавая вопросов, отправится куда угодно, сказал очень вежливо: "Благодарю за чудный вечер" — и прошел за ней к тем же дверям, через которые прежде входил в дискотеку. Очередь из разодетых и мечтающих проникнуть внутрь претендентов тянулась по-прежнему, заворачивая в конце квартала за угол и дальше теряясь из виду, и, когда Токи и Цукико показались в дверях, привратник как раз говорил двум русоволосым американским подросткам, одетым от пят до макушек как самураи: "Сожалею — но следующий".

Увидев Токи и его спутницу, он высоко поднял брови и, когда они проходили мимо, проговорил: "Желаю приятной ночи". Затем придирчиво оглядел Цукико, одобрительно хмыкнул и, шутливо ткнув Токи под ребра, добавил: "И пусть это будет долгая ночь".

Цукико привела Токи на незнакомую улицу где-то недалеко от Роппонги, а ведь он-то готов был поклясться, что выучил наизусть чуть не все закоулки Токио. Экзотическая красавица и продавец золотых рыбок, они бок о бок шли по городу, и прохожие оборачивались, а Токи был горд и необыкновенно счастлив. Миновали темный, в густой тени зелени храм, где Токи покупал амулет, и он подумал, что, может быть, эта покупка была и не бесполезной. Может, она просто действовала замедленно, как дедушкины снадобья, изготовленные по рецептам китайской медицины.

В Японии скромную, выдержанную в европейском стиле квартиру (по созвучию с существующим в языке словом) называют "особняком". Но дом, в котором жила Цукико, был и в самом деле особняком — по-японски оясики. Внутри господствовала причудливая смесь японского с западным (низкие столики на бухарских коврах, живопись под Моне развешана на бамбуковых ширмах). Электричества не было; Цукико зажгла свечи, и тени метались по уходящим далеко ввысь стенам и куполообразному потолку. Подведя Токи к большому, обитому гобеленом креслу, Цукико мягко надавила ему на плечи и, когда он, подчинившись ее движению, сел, сразу же вышла, сказав: "Минутку, я должна немного освежиться".

— Но ты и так свежа до невозможности, — возразил Токи, и она рассмеялась.

В ожидании Цукико он смотрел, как врывающийся в открытые окна ветер играет, то надувая, то втягивая их, длинными белыми занавесками, как тот же ветер разгоняет прозрачные и похожие на хвосты золотых рыбок облака, набегающие на кругляшок полной луны, и продумывал, что он скажет. У него не было никакого опыта в любовных делах, он никогда еще не назначал свидания и, даже сталкиваясь в боковых улочках с проституткой, никогда не испытывал искушения пойти за ней. Неверно будет сказать, что он хранил целомудрие для жены, но, пусть и не формулируя это словами, он берег его для любви. И вот теперь он обрел ее и чувствовал, что ждать стоило.