Джоанна Бак - Дочь Лебедя

— Да, — соглашается он, но не смотрит на камень. Он смотрит на появившуюся пару в холле, молодую пару — высокие светловолосые иностранцы.

— Иногда, — говорит он, — хочется быть обоими, чтобы любить с двух сторон.

Я слышала это и раньше.

— Смотри. — Я протягиваю ему кольцо.

Феликс берет его, улыбается, подносит к глазам. «Оно не для продажи», — хочется мне сказать.

Я показываю ему на камень и нечаянно роняю кольцо.

— О! — восклицает Феликс.

Кольцо падает на мраморный пол. Удар бронзы о камень звучит как выстрел.

Я стою на коленях, поднимаю кольцо.

— Смотри, — говорю я ему. Я не сдамся.

— Что? — спрашивает он. Я поворачиваю кольцо: камень вылетел. Маленькие кристаллики агата, как угольная пыль, блестят у его ног.

— Прости, — говорит он.

Я поднимаюсь и сажусь в кресло. Я держу кольцо в руке, но не могу смотреть на него — камня нет.

— Я любил тебя, Флоренс, — говорит Феликс, — когда ты была молода.

— Ты хочешь сказать, когда ты был молод, — поправляю я его.

Прохладные белые простыни ждут нас дома, льняной саван.

Мне хочется исповедаться.

— Я думала, что ты умер.

— Перестань говорить об этом. Это все подстроил Марк, чтобы напугать Сильви. Меня это устраивало.

— Но ведь там нашли тело.

— Почему бы тебе не расспросить Сильви? Она ведь твоя подруга.

— Я боялась говорить об этом, Феликс. Потому что я думала…

— Что ты думала? Что?..

— Кто же тогда упал с обрыва?

— Это был… не я. Я не толкал его, он сам упал.

— Кто? Кто он?

— Просто парень. Я с ним познакомился, когда гулял вдоль обрыва. Красивый молодой парень.

— Ты хочешь сказать, что познакомился с ним так же, как со мной, как с Сильви?

Он повышает голос:

— Между мужчинами все проще.

— Но почему он? Ведь ты был тогда с Сильви…

— О Господи! Женщинам никогда этого не понять. Сильви рассказала мне о тебе, о своей лучшей подруге Флоренс, дочери Якобса. Я понял все, я понял, кто ты, и пошел прогуляться, чтобы успокоиться, и встретил этого парня. Все произошло так быстро. Но потом он потребовал деньги, у него, — тут он засмеялся, — даже был нож. Мне пришлось защищаться.

— Ты столкнул его с обрыва?

— Нет, он сам упал. Никто мне не верит, но это так.

Я положила слепое кольцо в желтую коробочку и убрала в сумку.

— Итак, теперь ты все знаешь.

— Мне пора идти.

— Ты не хочешь, чтобы я зашел к тебе домой?

— Это не мой дом, — говорю я ему.

Его рука легла на мою.

— Флоренс!

— Я должна идти.

— Я хочу тебе сказать еще одну вещь, которую тебе следует знать, — говорит он, — всего лишь одну. Обо мне и Джулии.

Я встаю и пытаюсь высвободить руку, которую он крепко держит, и больше ничего не желаю знать, пытаюсь оторвать его пальцы от своей руки, и замечаю, что у него подергивается подбородок.

Я встаю.

— Это не был бы ее первый ребенок… Запомни это.

Он сейчас похож на старую женщину, редкие волосы растрепались, рот сжат, косметика расплылась.

— Я ухожу, — говорю я. — Меня ждут.

Флоренс открывает глаза в середине ночи и видит, как светятся дорожные часы, которые стоят на столе рядом с ней, шторы трепещут на легком ветерке, пропуская пучки уличного света, которые то появляются то пропадают.

Небо уже светлеет, а она все спит, потом до нее доносится шум грузовика, подбирающего мусор, но металлического скрежета не слышно. Техника приручена, а может быть, она просто находится в лучшей части города, где уборочные машины более новые.

Она спускает ноги на пол, встает с постели, пробирается к двери и выходит в коридор. Ей нужно попасть в кабинет Пола на другом его конце.

На письменном столе — кипы писем, адресованных Полу, его фотографии: в белой рубашке для поло, с собаками и детьми на морском побережье; она открывает выдвижной ящик стола и видит цветные фотографии, сложенные в пачки, счета. Все открыто, все лежит на виду. Если она захочет, то может узнать все, даже стоимость ее букета. Так много информации лежит перед ней: письма из банка, из юридической фирмы, из Чили, Бразилии и Греции. Отчеты, сообщения. Если ей захочется все узнать, она может просто сесть за стол и все прочитать. Но именно эта возможность и удерживает ее от любопытства.

Из ее сумочки высовывается конверт с письмом от отца:

«114 Честер-стрит,

Лондон

Май, 8, 1958

Дорогой Джекоб!

Она наверху, рисует на столе, то есть хочется надеяться, что не на столе, а на бумаге.

Интересная вещь; она говорит, что не хочет мне мешать, представляешь, что я при этом чувствую?

Может быть, нам следовало поступить иначе; она жила бы со мной, а ты был бы ее дядей в Париже. Впрочем, у тебя налажена настоящая семейная жизнь, хотя слова „настоящая семейная жизнь“ кажутся несколько странными, когда речь идет о тебе и Мишеле, но не подумай, что я тебя осуждаю. Я часто забываю поесть, исключение составляют уик-энды, и я собиралась выйти замуж за лорда. Мы же хотели этого, не правда ли? Особенно Оливия, но поскольку Оливия думает, что Флоренс — ребенок Редфорда, и поскольку мы сделали все, чтобы избежать скандала, возможно, это и есть наилучшее решение. Хотя мне так ненавистна ложь. Мне часто хочется все ей рассказать, но она не поймет. Возможно, все остановилось, когда она родилась, потому что случилось то, что должно было случиться, ее рождение, и ничего больше. Ты говоришь, что у меня есть моя работа. Да, есть. Все идет хорошо. Но это только для окружающих.

Доктор Эмери говорит, что она возвышенна. Поразительно, она капризна, потому что возвышенна. Мы когда-нибудь все расскажем ей, не правда ли? Когда она будет достаточно взрослой, чтобы все понять.

О, Джекоб, мне невыносимо думать, что мы стареем, а я так не хочу стареть. Никто не может понять нас. Я знаю, мы нарушили табу, но это ведь не сломало нас. Правда? Мишель это именно то, чего ты хотел, верно? Передавай ему привет. Следи, чтобы она хорошо училась, и не позволяй ей становиться мрачной и грубой, как эти французские дети, эти крошечные старики. Я не хочу сейчас отправлять ее обратно, но она спросила (да, я предложила — почему бы ей не остаться со мной?): „А что, папа хочет жить один в Париже?“ Ну, что я могу ей ответить? Клянусь, когда ей исполнится восемнадцать, она приедет и будет жить со мной. А если ты не хочешь, чтобы я ей говорила, то я никогда этого не сделаю. Клянусь.

Твоя Джулия.

P. S. Готовы ли мои туфли? Я заказывала зеленые, из крокодиловой кожи. Не говори мне, что это экстравагантно. Зеленый цвет очарователен, кроме того, это лодочки, так что они очень практичны».