Джон Толкин - Властелин Колец

Гросс состоял из Сумниксов и Умниксов, Туков и Брендискоков, Рытлов (родня Бильбо по бабушке) и Хрюклов (родня, наоборот, по дедушке), Кроттов и Пузиксов, были Помочь-Лямкинсы и Дудкинсы, Сдобкинсы и Бобровники, а также Большеноги. Многие могли похвастаться лишь очень отдаленным родством с хозяином, а некоторые и в Хоббитоне-то до этого никогда не бывали. Дерикуль-Сумниксов представляли Отто и его жена Лобелия. Вот уж кто терпеть не мог Бильбо! Но пригласительный билет, написанный золотыми чернилами, был так красив, а стол их кузена так известен, что отказаться было совершенно невозможно.

Все сто сорок четыре гостя предвкушали небывалый пир и если чего и опасались, так неизбежной послеобеденной речи хозяина. Бильбо ведь мог и стихами заговорить, а после пары стаканчиков, бывало, заводил разговор про свои нелепые приключения в каких-то немыслимых краях. Однако опасения опасениями, а пир превзошел все ожидания: богатый, обильный, разнообразный, он все продолжался и продолжался. Окрестные продуктовые лавки позакрывались на неделю, из них все было выбрано подчистую. Но как оно никуда не делось, а все было тут, на столах, убытка никто не понес.

Когда гости слегка осоловели, настало время Речи. Народ за столами пребывал в том приятном удовлетворении, когда можно лениво поковыривать любимые блюда, потягивать любимые напитки и не страшиться никаких речей, даже в стихах. Они были согласны выслушать что угодно и даже похлопать при необходимости.

– Дорогие мои! – начал Бильбо, поднявшись с места. «Слушайте! Слушайте!» – заорали все, и клич пошел гулять по рядам, нарастая и сопротивляясь собственному смыслу. Бильбо перешел под дерево и влез на стул. Свет от фонариков блестел на его сияющей физиономии, сверкал на золотых пуговицах расшитого шелкового жилета, и весь он был на виду у собравшихся. Одной рукой он помахивал в воздухе в такт словам, а другую держал в кармане.

– Мои дорогие Сумниксы и Умниксы, – начал он снова, – дорогие мои Туки и Брендискоки, Рытлы и Хрюклы, Пузиксы и Кроттсы, Помочь-Лямкинсы и Дудкинсы, а также Сдобсы!

– И Большеноги! – заорал старый хоббит из глубины павильона. Конечно, это был Большеног, его огромные, редкостно шерстистые лапищи покоились на столе, выставленные на всеобщее обозрение.

– И Большеноги, – согласился Бильбо, – и еще любезные мои Дерикуль-Сумниксы, которых я рад снова приветствовать в Засумках. Сегодня мне исполнилось сто одиннадцать!

– Ура! Долгих лет жизни! – послышались со всех сторон крики, сопровождаемые топотом под столами. Вот это правильно! Вот это Бильбо молодец! Так и надо! Коротко и ясно!

– Надеюсь, – повысил голос Бильбо, – вы веселитесь так же, как и я.

Оглушительные хлопки. Крики «Да!» (и «Нет»). Шум дудок, свирелей и флейт. Молодежь пустила в ход хлопушки и обнаружила внутри маленькие, превосходной работы музыкальные инструменты. В дальнем углу юные Туки и Брендискоки, полагая, что дядюшка Бильбо уже закончил (а чего еще говорить-то?), составили оркестрик и завели веселенькую танцевальную мелодию. Эверард Тук с Мелиссой Брендискок наладились было сплясать на столе «Прыг-Дрыг» – танец милый, но несколько фривольный.

Но Бильбо еще не кончил. Отобрав дудку у ближайшего хоббитенка, он резко дунул в нее три раза. Шум поутих.

– Я не задержу вас долго, – крикнул он и вызвал гул одобрения. – Я собрал вас вместе для одного дела.

Что-то в его словах, в том, как они были сказаны, произвело впечатление. Стало еще тише. Один-два Тука навострили уши.

– По правде, даже для трех дел. Во-первых, сказать вам, как я люблю вас всех, а сто одиннадцать лет – это слишком мало, когда живешь среди таких славных хоббитов.

Бурный взрыв одобрения.

– Половину из вас я знаю вполовину хуже, чем хотел бы, а другую половину люблю вполовину меньше, чем она того заслуживает.

Пожалуй, сказано было сложновато. Послышалось несколько жидких хлопков, пока остальные прикидывали, надо ли относиться к сказанному как к комплименту.

– Во-вторых, я хотел отпраздновать мой день рождения.

Снова восторг.

– Надо бы сказать: наш день рождения. Сегодня ведь мой племянник Фродо вступает в совершеннолетие и в права наследования.

Несколько снисходительных хлопков от старших и громкие крики: «Фродо! Ура старине Фродо!» – от молодежи. Дерикуль-Сумниксы угрюмо гадали, как понимать слова «вступает в права наследования».

– Нам на двоих – сто сорок четыре, да и вас здесь столько же: один гросс, можно сказать.

Пожалуй, это была бестактность. Вдруг многие гости сообразили (а Дерикуль-Сумниксы в особенности), что их позвали только для ровного счета, как иногда в ящик с бутылками напихивают всякую ветошь, чтобы не звенело. «Гросс! – послышалось фырканье. – Довольно-таки вульгарно!»

– А еще сегодня годовщина моего прибытия на бочке в Эсгарот на Долгом Озере. Тогда-то я не вдруг и вспомнил о своем дне рождения, не до того было. Знаете, в пятьдесят один как-то не очень за этим следишь. Но ужин был хорош. Помнится, я подхватил тогда жуткий насморк и мог сказать друзьям только: «Бде очень бдиядно», теперь у меня нет насморка, и я скажу: – Мне очень приятно видеть вас на нашем скромном празднике.

Мертвая тишина. Многие чувствовали – от стиха теперь не отвертеться. Эх! Почему бы не кончить говорильню и не дать всем выпить за его здоровье! Но Бильбо не стал декламировать. Он продолжал Речь.

– В-третьих, и в-последних, я хочу сделать объявление . – Последнее слово он произнес таким значительным тоном и так громко, что заставил напряженно выпрямиться всех, кто к этому времени еще мог сидеть.

– Должен с сожалением объявить, что, хотя, как я уже сказал, мне маловато ста одиннадцати лет, прожитых в таком приятном обществе, пора заканчивать. Я ухожу. Покидаю вас. Сейчас же. Немедленно. Пока!

Он шагнул со стула и исчез. Тут же сверкнула ослепительная вспышка, гости зажмурились, а когда открыли глаза, Бильбо нигде не было. Все сто сорок четыре хоббита, утратив дар речи, откинулись на спинки стульев. Старый Одо Большеног с грохотом убрал ноги со стола. Некоторое время за столом царила полная тишина, а потом все эти Сумниксы, Умниксы, Туки, Брендискоки и прочие загомонили разом.

Общее мнение признало в шутке дурной вкус, и понадобилось немало еды и питья, чтобы сгладить потрясение и досаду. «Свихнутый! Точно! Я всегда говорил!» – слышалось отовсюду. Даже Туки, за редким исключением, сочли исчезновение нелепой выходкой.

Один старый Рори Брендискок, сохранивший, несмотря на обильные возлияния, способность трезво мыслить, сказал своей невестке Эсмеральде: «Что-то за этим кроется, помяни мое слово, дорогуша. Ведь этот шалый Сумникс опять намылился улизнуть. Экий пень старый! Да нам-то что с того? Съестное он ведь не с собой унес», – и Рори громко стал призывать Фродо, требуя вина.