Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Казалось, достаточно встать на цыпочки, вытянуть шею, ещё подпрыгнуть – и увидишь за горизонтом родное село. И ребят-одноклассников увидишь, и дружков своих Василя и Андрюшу, и учительницу Марию Степановну, и завуча Владимира Свиридовича, и рыжую Гафийку Остапчук из седьмого класса…

Я и не думал, что меня будут так провожать. Пришёл весь наш класс, и Мария Степановна, и завуч Владимир

Свиридович, папин друг. Принесли цветы. И говорили всякие хорошие слова. А Мария Степановна крепко обняла меня:

– Ты ж звони, Стёпочка, не забывай нас. Хоть и много ты мне крови испортил, но я же тебя, шалопая, люблю.

И я, глупый, не выдержал и расплакался. Василь с Андрюшей отвернулись и тоже зашмыгали носами.

А когда мы уже садились в машину, чтобы ехать на станцию, я всё время оглядывался. Мне очень хотелось хоть на мгновение увидеть рыжую Гафийку Остапчук из седьмого класса, которая жила через четыре хаты от нас. И только когда мы уже отъезжали, я всё-таки увидел её. Она вышла из-за погреба и, прикрыв ладонью глаза, смотрела нам вслед. Её рыжие волосы сияли на солнце и озаряли весь двор, всю улицу, весь мир.

Я подскочил и замахал ей рукой, чуть не перевалившись через борт машины. Она подняла руку и тоже помахала мне. Сердце радостно забилось. До самого поезда я был счастлив.

И теперь, глядя с балкона, я как будто видел там, за горизонтом, рыжую Гафийку, которая стояла у погреба и махала мне рукой. И сердце моё сжималось.

В новую школу меня пошёл записывать папа. И я, конечно, пошёл вместе с ним.

Чем-то мне эта школа напомнила нашу новую квартиру. Тоже пустая, тоже гулкая и тоже пахла известью, мелом, олифой. И оконные стёкла были забрызганы краской. В коридоре стояли козлы. Видно, только что закончился ремонт.

Эта неприветливая безлюдная звенящая пустота и въедливая послеремонтная холодная сырость сразу нагнали на меня тоску.

И тоска эта была предвестницей невесёлых моих дней в новой школе.

Кто хоть однажды был новичком в классе, тот прекрасно знает, какое гадкое, гнетущее чувство, какое унизительное волнение охватывает тебя с первой же секунды под любопытными насмешливо-выжидательными взглядами, которые преследуют тебя всюду, куда бы ты ни взглянул и куда бы ты ни ткнулся.

Где ты, мой весёлый характер?

Почему ты оставил меня, пробежав по телу холодными мурашками и спрятавшись где-то в пятках? Что же я буду делать без тебя, один-одинёшенек среди всех? Подожди! Не убегай! Не покидай меня!

Да разве удержишь?

Смех и юмор, весёлое настроение – вещь очень тонкая, деликатная. Мгновение – и всё. И как ни старайся, не вымучишь из себя смеха, если в тебе его нет.

Недаром дед Грицько всегда говорил: «Железо ржа разъедает, а сердце печаль сокрушает. Тоска – плохая подруга. Забудь о горе и не плачь. Оханьем поля не перейдёшь, горя не осилишь. Не разрешай печали поселиться в твоей душе».

Ех-хе-хе!.. Легко сказать – не разрешай, а если…

Как только я впервые переступил порог этого злосчастного шестого «Б», какое-то нехорошее предчувствие охватило меня.

– О! Новичок! – звонко выкрикнул с задней парты темноволосый паренёк в джинсовой куртке.

– Новичок! Новичок! – почти одновременно подхватили два невысоких круглолицых мальчика, сидевших за первой партой.

Бу-бух! – как будто что-то взорвалось. Все повскакивали со своих мест и сразу же окружили меня.

– Откуда, господин, прибыли? – подчёркнуто вежливо спросил темноволосый.

– Из села Финтифлюшки, идти сначала до опушки, потом прямо, где большая яма, по дороге кувырком, и вприсядку, и ползком, по лугам среди болот, где Макар телят пасёт, вот и всё! – бодро отбарабанил я заранее придуманное.

– Смотри, языкатый какой! А? – обернулся тот темноволосый к мордастенькому, румяному, как яблоко, мальчишке.

– Языкатый, нахал! – кивнул тот.

– Тихого пса и муха кусает! – бойко ответил я.

– Ну, у глупого пса всегда мухи в голове, – улыбнулся темноволосый, и все захохотали.

Я стушевался.

Смех бывает разный. Одно дело, когда смеются над твоими шутками, остротами, и совсем другое, когда смеются над тобой… Первый смех доставляет удовольствие, я его ужасно любил и готов был ради него на всё.

Второго я всегда боялся.

Я стоял, опустив голову. Щёки мои пылали. А они смеялись, а они хохотали.

Выручил меня звонок. Все бросились по местам. Зашла учительница. Высокая, стройная, красивая. Не учительница – королева.

Она посадила меня на свободное место рядом с остроносой девочкой в очках. И начала урок.

«Ничего! Ничего страшного не случилось, – успокаивал я себя. – Подумаешь, одна неудачная реплика!.. Я ещё себя покажу, вот увидите!»

Но показать себя я так и не смог. Ещё до конца занятий я понял: балагуры, острословы им в классе не нужны. У них были свои. И не один, а целых два. Главный – лидер класса Игорь Дмитруха, тот темноволосый в джинсовой куртке, и подпевала его – шепелявый, мордастенький, румяный, как яблоко, Валера Галушкинский. Они выступали в паре, как Тарапунька и Штепсель [1].

Иногда к ним присоединялись ещё и те двое маленьких с первой парты – Лесик Спасокукоцкий и Стасик Кукуевицкий.

Пятый им был ни к чему. Как пятое колесо в телеге.

«На пасеке не размахивай руками», – говорил всегда дед Грицько. И если бы я не выскочил сразу со своими шутками, возможно, они и приняли бы меня с первого дня в свою компанию. Если бы я повёл себя скромно, тихо, то потом можно было бы и посоревноваться в остроумии с ними, даже с самим Игорем Дмитрухой, и понемногу завоевать их симпатию и благосклонность.

А так…

Так я стал посмешищем.

– Ну, как дела с мухами?

– Ой, постойте-постойте, кажется, у него в голове что-то жужжит.

– Привет, Муха!

– Гав-гав!

– Дж-ж-ж!

Даже несчастный Лёня Монькин, над которым до меня, как я потом узнал, все в классе насмехались, обрадовавшись, что есть ему, наконец, замена, жужжал мне вслед мухой.

А я, первый шутник и острослов в своей школе, чьего язвительного слова боялись даже старшеклассники, я, внук известного на всё село деда Грицька, здесь превратился вдруг в какую-то тряпку, о которую вытирали ноги все, кому не лень.

Я осознавал, что сам виноват – не надо было мне вот так ляпать про пса и муху – и от этого становилось ещё тяжелее.

Дома моего плохого настроения никто не замечал. Папа был так загружен работой, что часто был занят и в субботу, и в воскресенье. Его очень хвалили, а Иван Михайлович сказал, что папа со временем может быть даже удостоен почётного звания «феллоу». Пока что у нас в Украине есть только один представитель этого всемирного общества высококлассных мастеров. Его даже по телевизору показывали.

Мама пошла работать на обувную фабрику возле лавры и училась на каких-то курсах. Тоже дома бывала мало. Дед Грицько пожил у нас недолго и поехал обратно, в село – копать картошку.