Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Откуда же они взялись? – задал кто-то вопрос.

– Кто знает? – задумчиво сказал старик. Говорят, в старое время тут всякого народу было… и башкиры, и калмыки налетали, и свои хуже чужих. От кого-нибудь прятали.

– А старцев тебе не приходилось видеть? – спросил отец Сергий.

– Видел один только раз, лет двенадцати еще, – ответил старик. Мы тогда с отцом тут недалеко бахчи сажали, отец и послал меня с бочкой к колодцу за водой. Это до того еще было, как его почистили, воды в нем оставалось чуть, на дне, больше полведра сразу зачерпнуть не удавалось, а то и вовсе одна жидкая грязь. Подъехал я, смотрю: возле колодца стоит монах, молится. Оглянулся на меня, спрашивает: «Ты чего, за водой приехал?»

– За водой.

Он заглянул в колодец да и говорит: «А воды-то чуть-чуть. Ну, давай ведро, я тебе начерпаю».

И начал черпать, да все по полному ведру, а я в бочку сливаю. Налили полную бочку, я и поехал. Отец меня еще не ждал, удивился, спрашивает: «Ты это что так скоро?»

– Мне, говорю, монах помог.

– Какой монах? Где? Ты у него хоть благословился?

– А я и не догадался.

Бросил отец работу, подхватил меня, да к колодцу, думал, не застанет ли монаха. Нет, ушел. Заглянули в колодец, а он полон, даже через края вода переливается. Ну а после этого случая больше никто их не видел, ни я, ни другие.

Утром отец Сергий отслужил литургию, потом побродили по лесу, теснившемуся по склонам дола. Лес был высокий, но площадь занимал небольшую, и уж, конечно, каждый его уголок, каждое мало-мальски подозрительное место было многократно и безуспешно исследовано прежними богомольцами. На опыте подтверждались слова отца Анисима: «Неизвестно, есть ли здесь подвижники, но место это свято уже потому, что полито молитвенными слезами десятков, а может быть, и сотен тысяч верующих».

С таким выводом отец Сергий и вернулся домой.

Наконец-то отец Сергий нашел то, что искал, – место, с которого чтение было отчетливо слышно по всему собору! Это получилось не сразу Уже он постепенно завоевал авторитет на клиросе, уже по его настоянию стали петь больше стихир. Следуя своему правилу: нельзя настаивать только на своем, как нам хочется своих напевов, так и другим хочется своих, – он добился, чтобы ирмосы по двунадесятым праздникам исполнялись по два раза – постные и простым напевом. Хоть с трудом, но всего этого удалось достигнуть, а чтение по-прежнему оставалось неразборчивым. Между тем оказалось, что вопрос этот был уже решен в свое время, и решен удивительно просто.

Как-то отец Сергий обратил внимание, что на средней колонне, отделяющей правый придел от центральной части собора, на ее грани, обращенной к алтарю и центру храма, укреплена массивная откидная доска. Старожилы вспомнили, что с возвышения, получавшегося, когда доску откидывали, священники раньше говорили проповеди, чтобы их было лучше слышно. Для этой цели место оказалось ненужным, так как проповедник стоял лицом к народу, и его было достаточно хорошо слышно и с амвона. А если перевести сюда чтецов с клироса? В одну из суббот отец Сергий сам прочитал с нового места канон и спросил мнения людей, стоявших в разных углах храма; в другой раз, уже в будни, попросил почитать Михаила Васильевича, заявившего себя горячим сторонником новой идеи, а сам слушал, переходя то на одну, то на другую сторону Слышимость оказалась гораздо лучше обычной. Казалось, теперь оставалось сделать немного – указать на новое место чтецам, которые должны обрадоваться такой находке… Но не тут-то было! Чтецы не хотели идти туда. Они выслушивали доводы отца Сергия, соглашались, что с нового места звук не рассеивается, а выходить туда отказывались.

– Всегда и везде читают с клироса, нечего новшества придумывать, – заявлял самым упорный противник нововведения Михаил Алексеевич, бывший обновленческий диакон, оставшийся после отъезда Бушева одним из старейших певцов левого клироса. – Как читали, так и будем читать.

Сопротивление походило на забастовку. Чтецы явно рассчитывали на то, что если они будут настойчиво игнорировать новую затею, то она заглохнет сама собой. Действительно, дело клонилось к этому. По будням еще можно было держаться – читали сам отец Сергий и псаломщики, Михаил Васильевич с воодушевлением, а Димитрий Васильевич скрепя сердце. Но в праздники отец Сергий служил, Михаил Васильевич был занят с хором, а Димитрию Васильевичу было трудно одному. Хорошее начинание оказывалось близко к погибели.

Неожиданно выручил самый «шебутной» из певчих, горбатенький, суетливый старичок Григорий Егорович, «согбенный старец», как называл его впоследствии Иван Борисович Семенов. Называл он его еще и «вибрион», за то, что он не мог стоять смирно, все время «вибрировал». Гораздо прочнее привилось к Григорию Егоровичу другое прозвище, данное ему Димитрием Васильевичем. Он прозвал его Закхеем, потому что он «возрастом мал бе».

Голос у Григория Егоровича был несильный и не особенно приятный, и в обычное время читать ему редко удавалось, а желание было большое. Ради возможности читать он не считался ни с какими партийными интересами. Едва на клиросе возникала заминка и чтецы начинали лениво торговаться, выходить или не выходить, Закхей подхватывал книгу и легкий раскладной аналой и трусил к новому месту. Оппозиционеры вынуждены были поступать так же или вообще отказаться от чтения. В конце концов, и это неопределенное «новое место» получило через Григория Егоровича точное наименование, раз он Закхей, значит, он лезет на смоковницу [104]. Так это название – «смоковница» – и утвердилось среди сторонников нововведения и клиросной молодежи во главе с Димитрием Васильевичем и Костей.

Уже много времени спустя выяснилось, что среди оппозиционеров бытует другое название, как раз и определяющее причину нежелания стоять там, хотя непонятно, почему они сразу не высказали эту причину. Костя случайно услышал, как Михаил Алексеевич ядовито говорил очередному чтецу: «Иди лезь на полочку!»

Полочка! Вот в чем дело! Их смущал неказистый, несовместимый с их представлением о своем достоинстве вид этого сооружения.

Не составляло никакого труда поправить дело. Доску перестали поднимать и опускать, а закрепили постоянно в одном положении. Вместо прежней табуретки, с помощью которой взбирались наверх, сделали ступеньки, покрыли все спускавшимся со всех сторон до пола ковром, поставили настоящий аналой. «Полочка» преобразилась. Вскоре самые заядлые ее противники начали без смущения входить на нее.

Когда в Пугачев вернулся епископ Павел, снова возник вопрос, не следует ли, по примеру прошлого, и проповеди произносить со смоковницы. Посоветовались и решили, что нет, обычные не следует, лучше, когда все молящиеся стоят лицом к иконам, а не поворачиваются вбок, к проповеднику А вот вечером, пожалуй, можно; тут создается обстановка домашнего разговора, и неплохо, если слушатели плотнее, со всех сторон, окружат священника.