Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Сьюз Уолд считала, что периодические приступы мрачного настроения и повторяющиеся страшные сны – всего лишь проявление национальности Эрика. «Не случайно Шекспир сделал Гамлета датчанином». Но она, кроме того, приписывает его побеги от действительности (а их было много) скорее его склонности к мистицизму, а не патологии. «Эрику трудно было находиться «здесь и сейчас»… Он исчезал, как исчезал на яблоне в детстве».

Лишь в конце недели Рудольф наконец разыскал Эрика, на что понадобилось в три раза больше времени, чем ушло у самого Эрика на автомобильную поездку в Копенгаген – из-за мучительных болей в спине. В ходе их очень бурного телефонного разговора Эрик сказал, что он больше не желает находиться в обществе людей, которые «стравливают» их. «Я сказал ему… что я единственный, который может приказать убираться, и я не мог объясниться».

Наступил конец июля; обоим очень нужно было отдохнуть. Рудольф убедил Эрика поехать с ним в Монте-Карло, где он хотел купить дом. Тем летом в Монте-Карло собралось множество танцоров; однажды вечером они встретили партнера Анны Павловой Эдварда Кэтона, который тогда давал уроки в балетной школе. Уроженец Санкт-Петербурга, он был учеником самой Вагановой; он завораживал их своими рассказами и интересными мыслями. «Он мог объяснять Павлову и, несмотря на большие ноги и большие туфли, демонстрировать всю величественность благородного танцовщика».

Позаимствовав у одного местного знакомого пляжный тент, Рудольф и Эрик подолгу нежились на солнце; вместе фотографировались на водном велосипеде и выглядели вполне умиротворенно. Однако прошло около недели, и Рудольф снова очутился в глубоко невротической, стриндберговской ситуации. Он переехал в дом Брунов в Гентофте, где атмосфера омрачалась недавней смертью Минны, любимой тетки Эрика, и серьезной болезнью его матери. Страдая от боли, которая усиливалась с каждым днем, Эллен Брун практически не обращала внимания на Рудольфа. «Ужасная особа», по мнению многих, она всегда оказывала глубоко разрушительное влияние на Эрика, чьи чувства по отношению к матери были такими сложными, что он воспользовался своей постановкой «Лебединого озера» 1967 г., чтобы исследовать эдипов комплекс отношений принца с матерью. У них же остановилась и Соня Арова, с которой Эрик должен был танцевать в гала-концерте в Тиволи-Гарденз. Так как его мать ясно дала понять, что присутствие Рудольфа в их доме ей неприятно, Соня посоветовала Эрику, который разрывался между любовью к матери и Рудольфу, выказывать ей больше заботы, а Рудольфа переселить в отель. «Кроме того, Руди и Эрик ужасно ссорились». Рудольф уехал, но ненадолго; воспользовавшись отъездом Сони в Париж, он немедленно вернулся в Гентофт.

Однажды вечером, когда Эрик и Рудольф ужинали с Верой Волковой, позвонила одна из сестер Эрика и сказала, что их мать только что увезли в больницу на скорой помощи. Эрик немедленно уехал, но к тому времени, как он добрался до больницы, Эллен Брун уже умерла. Его, не предупредив заранее, проводили в палату. «Я увидел, что она лежит на кровати, накрытая простыней. Мне сказали, что она умерла совсем недавно». Эрик сразу же вернулся домой, откуда позвонил Волковой и рассказал, что случилось. «Рудик немедленно взял трубку и сказал, что он едет». «Руди действовал спонтанно, – вспоминает Сьюз Уолд. – И его реакция помогла Эрику излить душу. Если кто-то молча, без слов, обнимает тебя… просто обнимает и находится рядом… Именно это он и делал». Хотя он должен был на следующий день лететь в Нью-Йорк, Рудольф обещал, что задержится в Дании еще на несколько дней, чтобы Эрику не пришлось оставаться в доме одному. Его преданность глубоко тронула Эрика. «Он мог бы убежать, но не убежал».

Рудольф находился в Нью-Йорке и репетировал выступление для еще одной телевизионной телепередачи (он исполнял па-де-де из «Корсара» с Лупе Серрано), когда пришло письмо от Эрика.

«Мой милый Рудик!

Интересно, как ты… Мне очень одиноко в доме, я все время думаю о матери и о тете. Они так много значили для меня, и в некотором смысле они обе для меня еще живы. Я все время думаю и о тебе, да и о нас обоих, о будущем. Мы действительно счастливы вместе, или с моей стороны слишком самонадеянно думать, что возможно счастье, когда мы можем победить и ненадолго забыть о себе, о своем эгоизме и о наших желаниях. Между нами было напряжение, ссоры, проблемы преодоления… иногда казалось, что успокоить нас способны только драки или внезапная смерть… но проходит день-другой – и кажется, что мы снова похожи на весь остальной мир. По крайней мере, так я считал все время, но сейчас мне кажется нереальным верить во что-то хорошее, по крайней мере в этой жизни. Мне тоже нужно успокоиться. Мне бывает нелегко с самим собой, потом я иду своей дорогой в одиночестве, чтобы избавиться от трудностей. В такие минуты мне нужна помощь, но не физическая, а духовная. Ты так часто говоришь о своем теле, но, Рудик, дело в твоей голове, без ума и сердца ты бы вовсе не чувствовал тело. Ты способен успокоиться, изнуряя тело, но, так как я не могу просить себя приехать к тебе лишь по физическим причинам, ты можешь получить где угодно лишь еще одно тело. Может, как ты и предположил, в следующем году нам чаще удастся быть вместе, но что нас ждет в следующем году? Нам не удалось быть вместе, не удалось поверить, что есть будущее, пока и когда мы вместе. От души, с любовью, которая по-прежнему в моем сердце, я желаю тебе обрести счастье, где бы ты ни был. Эрик ».

Прощальный тон письма стал для Рудольфа ужасным потрясением. При расставании в Копенгагене ему казалось, что они еще никогда не были так близки. Хотя с тех пор они не связывались, дело было лишь в том, что Рудольф был поглощен работой – он считал, что Эрик способен его понять. Он немедленно написал ответ, отчаянно желая убедить Эрика в своей вере в их любовь и будущее, но его письмо совпало со вторым письмом от Эрика, на сей раз написанном в маниакальном приступе «радости и теплоты»:

«Когда тебе пришлось уехать, мне показалось, будто во мне что-то умерло, что я больше никогда тебя не увижу. В моей жизни остался только ты, единственный живой человек, которого я люблю, который жив для меня. Мучительно было думать, что работа нас разделит, что мы всегда будем в разъездах… и нас будут окружать равнодушные люди… Мне не хочется никуда выходить, потому что все задают вопросы и жалеют меня… В этом году со мной случилось столько печального, и все же… я забываю, что случилось нечто чудесное и прекрасное, когда я познакомился с тобой. Я должен быть благодарен, несмотря ни на что, и я рад буду увидеть тебя здесь в любое время – хоть на минуту. Буду лелеять в душе мысль, что ты моя жизнь, и я глубоко люблю тебя».