Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Окончательный выбор Аштон сделал, узнав, что у прообраза Маргариты, Мари Дюплесси, самой известной молодой куртизанки в Париже, был роман с композитором. Прочитав об их кратком, но бурном романе, Аштон невольно задумался, не могли ли воспоминания о Мариэтте, как Лист называл Дюплесси, вдохновить его на написание сонаты. «Возможно, ничего подобного не было или было совсем не так. Но, видите ли, так могло случиться».

Конечно, Рудольф, создавая образ Армана, черпал вдохновение в личности Листа и его музыке. Персонаж, как он признался, «уже сидел во мне». И Марго ощутила странную связь с «настоящей» Маргаритой, с длинными черными волосами и хрупкими плечами балерины. В любовных дуэтах она забывалась, как никогда раньше, и ее бесшабашная смелость изумляла даже Рудольфа. «Марго бросается – Бог знает куда, – и я вынужден бороться».

В пьесе героиня настолько доминирует, что затмевает молодого любовника. Аштон же создал балет не только для Марго, но и для Рудольфа; смена акцентов отразилась уже в названии. Вовсе не возмущаясь тому, что приходится делиться (хотя у многих в памяти еще были Маргариты, сыгранные Сарой Бернар на сцене и Гретой Гарбо в кино), Марго ощущала громадный стимул благодаря тому, что Рудольф в каждый миг требовал равной доли. «Он довел ее до более высокой точки подхода, – сказал Аштон. – Он появился в тот период, когда она лишилась Майкла [Сомса] и все в ее жизни было довольно заурядным». Предполагалось, что они станцуют в последний раз на гала-концерте, где они представляли «Корсара», но Сомс, к своей досаде, понял, что его вычеркнули из программы, даже не позвонив предварительно. Правда, Аштон занял его в новом балете в роли отца Армана, но роль была проходная, его функцией было показать холодный и статичный контраст с эмоциональным взрывом (некоторые предполагали в таком распределении ролей некую аллегорию, где Сомс показан «символом долга и нравственности», который мрачно взирает на новую восторженную свободу своей партнерши). Сомс, конечно, не одобрял взрывной, напористый характер Рудольфа, такой чуждый его дисциплинированности и заурядности. Кроме того, он чувствовал, что молодой русский заставляет публику забыть о его собственном союзе с Марго; рядом с Рудольфом он казался приземленным и предсказуемым, как лошадь-тяжеловоз.

И все же, в пересказе Рудольфа, Сомс повел себя не как негибкий, всем недовольный чужак, а как единомышленник, который внес свой вклад в создание балета. Даже страстные па-де-де, уверял Рудольф, стали «полной импровизацией всех четверых – у нас было нечто вроде оргазма». Первые репетиции настолько опьяняли, что Сомс, обычно придирчивый и педантичный репетитор, никак не мог попасть в тон на отработке хореографии. Это начало бесить Рудольфа: «Никто не помнил ни одного па, и нам приходилось начинать все сначала. Каждый раз возникало что-то новое. Меня это очень расстраивало. Вот почему я все время говорил о Баланчине, уверяя, что уж он-то способен подсказать точный язык и точные па. И так мне не нужно было погружаться в себя и что-то из себя выкапывать. Я хотел, чтобы Фред дал нечто определенное. Поэтому я не раз давал волю гневу».

Вдобавок к «адскому напряжению» в студии Аштону часто приходилось ждать, когда две его звезды закончат другие репетиции. Часто оказывалось, что они приходили к нему травмированные. Рудольф «присаживался каждые две минуты» и бинтовал вывихнутую лодыжку. Хотя вывих был не настолько сильным, чтобы не дать ему 19 ноября выступить в съемке «Сильфиды», он стал веским поводом для того, что Рудольф отменил все выступления до конца года и заявил, что едет в Австралию отдыхать. Премьеру «Маргариты и Армана», запланированную на 13 декабря, пришлось отложить до марта.

Рудольфу отчаянно хотелось поехать к Эрику, который тоже находил их разлуку «невыносимой». Рудольф уже отправил телеграмму, в которой он писал, что скоро приедет, но потом вдруг сдал билет на самолет. Распространился слух о его приезде в Сидней, и Эрик, боясь повторения того, что произошло в Штутгарте, когда «началась шумиха, вопросы и сплетни», как будто передумал и уже не желал, чтобы Рудольф присоединился к нему: «Я раню тебя по телефону, как много раз до того. Ты просишь, чтобы я согласился на твоей приезд, на то, чтобы ты был со мной, [но] я ищу кого-то, кто все же приедет, несмотря ни на что. Хотелось бы, чтобы этим «кем-то» был ты, и только ты. Когда я говорю, что у тебя «нет повода приезжать», значит, пора приехать, чтобы помочь мне и любить меня».

Боясь, что на сей раз он зашел слишком далеко, испытывая любовь и преданность Рудольфа, Эрик поспешил отправить вслед телеграмму: «Скучаю надеюсь приедешь люблю Э ». В результате поездка была перенесена на декабрь.

Хотя травма Рудольфа не была притворством (Эрик ссылается на нее в письме от 21 ноября), в прессе намекали, что «проблемы с ногой» – просто удобный предлог для того, чтобы немного отдохнуть от тяжелой работы. «Определенно согласившись» выступать в Чикаго с «Американским театром балета» на Рождество, танцовщик прекрасно знал, что его фамилия есть на афишах «Спящей красавицы», которая в то же время должна была идти на сцене Ковент-Гардена. Такая ситуация возникла из-за отсутствия коммуникации между пресс-центром и руководством театра (замечания в протоколах заседания правления доказывают, что де Валуа знала об ангажементе в Чикаго по крайней мере за шесть недель). Тем не менее тот случай усугубил репутацию Рудольфа как человека непредсказуемого; более того, в журнале Time приводили слова одного служащего Ковент-Гардена: «Лучше иметь дело с десятью Каллас, чем с одним Нуреевым».

Улетая в Австралию, Рудольф подводил и Марго: ее ежегодный гала-концерт, как обычно, должен был состояться в декабре. Перед отлетом он обещал научить ее па-де-де из «Гаянэ», предложив ей в партнеры своего молодого венгерского друга Виктора Рону. Известие о том, что Марго Фонтейн возьмет в партнеры никому не известного иностранца, было настолько невероятным, что, когда восторженный Виктор сообщил новость своим коллегам в Будапеште, ни один из них ему не поверил. Он и сам с трудом верил в происходящее, особенно когда прибыл в лондонский аэропорт и увидел, что его встречает знаменитая балерина в сопровождении многочисленных представителей прессы. Хотя именно благодаря Рудольфу у 27-летнего танцовщика состоялся величайший рывок в карьере, он умалчивал о своем участии, понимая, что сведения об их дружбе могут повредить положению Виктора в Венгрии. Однако молодые люди ненадолго встретились на парковке аэропорта, где им хватило времени лишь на то, чтобы пробежать танец из «Гаянэ», прежде чем объявили посадку на рейс в Сидней.