Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Фраза о том, что Зонтаг хотела закончить в ЮАР свою книгу, была очень грустной, потому что к тому времени, когда она приехала в Африку, она знала (или не без оснований подозревала), что была больна. За пару недель до поездки в Африку она выступала в Санта-Фе, где Майкл Силверблатт представлял ее публике и вел с ней разговор. Она познакомилась с Силверблаттом 12 годами ранее, и они стали близкими друзьями. «Она была очень тактильной, – вспоминал он. – Она очень хотела, чтобы к ней прикасались и ее трогали» [1653].

Силверблатт был одним из немногих, кому она позволяла к себе прикасаться. Однажды он отвел ее к специалисту по иглоукалыванию, чтобы помочь ей бросить курить. На сеансе присутствовал Питер Перрон. Он много лет настаивал на том, чтобы она попробовала иглоукалывание, и Зонтаг наконец согласилась. Мастер-китаец объяснил, что будет делать, и сказал, что она не будет чувствовать боль от втыкаемых иголок. Китаец не успел к ней прикоснуться, как Зонтаг начала вертеться и стонать. «С вами все в порядке?» – спросил мастер. «Да, продолжайте», – отвечала она. Он попробовал несколько раз, и все безрезультатно. Наконец, мастер устал и сказал, что ничего не получится. «Пойдем съедим китайский димсам» [1654], – предложил Перрон.

В Санта-Фе Сьюзен и Майкл зашли в массажный салон Ten Thousand Waves. Сьюзен утверждала, что ей никогда в жизни не делали массаж. Ее мать очень любила это «свинячье удовольствие», говорила она Майклу, «но я хотела быть максимально непохожей на свою мать». Они сняли комнату на двоих. Силверблатт понимал, что это Зонтаг оказывает ему огромное доверие. «Я понимал, что она размышляет над тем, стоит ли ей показать шрамы от операций, – говорил он. – Она очень боялась показывать эти шрамы людям, она стеснялась быть голой. Я был тронут и одновременно испуган».

ОДНАКО В ТОМ ЭПИЗОДЕ ЧУВСТВА СТРАХА ОКАЗАЛОСЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ ЧУВСТВ. ОТ НАДАВЛИВАНИЙ НА ЕЕ ТЕЛО ВО ВРЕМЯ МАССАЖА ПОЯВЛЯЛИСЬ ТЕМНО-СИНИЕ СИНЯКИ, И ТОГДА, ПО СЛОВАМ СИЛВЕРБЛАТТА, «ОНА ПОНЯЛА, ЧТО У НЕЕ ЛЕЙКЕМИЯ».

28 марта Давид возвращался после выполнения журналистского задания в Палестине. У него была пересадка в Лондоне, откуда он позвонил Зонтаг по телефону. Она выслушала его рассказ о том, что происходит на Западном берегу, и сказала: «У меня могут быть небольшие неприятности» (она не стала вдаваться в подробности), и попросила Давида поехать с ней на следующий день к врачу. «Она только и говорила, что о кризисе на Ближнем Востоке, и никак не могла сказать, что ее волновало, и не давала к себе прикоснуться. Я рассказывал ей о Ясире Арафате и своей квартире в г. Рамалла». Результаты анализов не оставляли никаких сомнений. У Сьюзен был миелодиспластический синдром, рак крови. Доктор совершенно четко и без обиняков объяснил, что это значит. «Значит, вы говорите, что ничего сделать нельзя? Я уже ничего не могу с этим поделать?» – спросила она. Доктор молчал. Потом он сказал, что вместо лечения, которое будет безрезультатным, ей стоит посвятить оставшееся время, приблизительно шесть месяцев, настоящей жизни [1655]. По дороге домой, сидя в машине, она смотрела в окно и повторяла: «Вау. Вау» [1656].

«Три раза промахнулся, и ты выходишь из игры» [1657], – сказала она нескольким друзьям. «Вот по поводу этого раза у меня плохое предчувствие», – призналась она Питеру Перрону. «На этот раз и впервые в жизни я не чувствую себя особенной» [1658], – говорила она, когда настроение было совсем плохим. Она и раньше с трудом переносила одиночество, но тогда ей просто стало необходимо, чтобы кто-то был рядом 24 часа в сутки. Ее домохозяйка Суки Чинкан ночевала в гостиной. Однажды Чинкан проснулась от криков Зонтаг и начала молиться: «Господи, подари Сьюзен покой» [1659].

«То, что моя мать заболела, принесло ощущение того, что у всех правил появились исключения» [1660], – писал Давид. Ее тело пожирал рак, и в душе она теряла саму себя, теряла ощущение того, что она особенная. И это не просто пустые слова. Отказ от того, что она особенная, означал отказ от базовых качеств своего характера, от своей собственной истории и опыта, благодаря которым Сью Розенблатт превратилась в Сьюзен Зонтаг. Отказ от собственного «я» означал смерть, но и попытку держаться за собственное «я» перед смертью можно приравнять к полному сумасшествию. Вскоре Давид понял, как должен себя с ней вести. «Сказать, что все мы переживали за ее умственное состояние, – это еще ничего не сказать» [1661].

«Говорите мне неправду» – таким было желание Милдред, по мнению Сьюзен. И как только сила духа Зонтаг возобладала над ее телом, именно такого поведения она ожидала от всех окружающих. Давид «отвечал ей то, что, как я думал, она хочет услышать». Он считал, что у него нет другого выбора. «На протяжении всей болезни матери меня ни на секунду не покидала уверенность в том, что она бы не смогла слышать, что она умирает» [1662].

Зонтаг всегда «любила делать вид, что мое тело находится не здесь». На протяжении всей своей жизни она подвергала свое тело серьезным испытаниям. «На моем теле используют химическое оружие. Вот это повод для ликования», – писала она во время лечения первого рака. Убежденная в том, что выжить ей может помочь стальная воля, она снова могла ликовать, словно каким-то извращенным образом отдавая дань уважения учению Фрейда.

СЬЮЗЕН СНОВА ВЗЯЛАСЬ ЗА РАБОТУ. СПУСТЯ МЕСЯЦ ПОСЛЕ ПОСТАНОВКИ ДИАГНОЗА ПРОИЗОШЛО УЖАСНОЕ СОБЫТИЕ, ДОКАЗЫВАВШЕЕ, ЧТО МНОГИЕ ЕЕ МЫСЛИ И ПРЕДЧУВСТВИЯ ОКАЗАЛИСЬ ПРАВИЛЬНЫМИ.

В конце апреля появились фотографии, показывавшие, как американские военные пытали заключенных в тюрьме иракского города Абу-Грейб. Это происходило с одобрения Джорджа Буша, и многие поняли, что пропаганда их обманывала, и перестали верить в «справедливую» войну за «освобождение» Ирака. После этого Зонтаг в последний раз написала о том, что волновало ее всю жизнь. Эссе «Смотрим на чужие пытки» вышло в The New York Times Magazine в конце мая.

Это последнее опубликованное при жизни эссе показало, что вопрос, который может показаться чисто интеллектуальным или абстрактным, ломал и уродовал человеческие тела. Отделение метафоры от реального предмета могло выражаться в отделении преступления от преступника. После появления в прессе фото из иракской тюрьмы «президент был в шоке и ужаснулся изображенному на фотографиях, словно весь ужас был в изображениях, а не в том, что они изображали».

Кроме этого, возникли определенные лингвистические вопросы. «Буш избегал использования слова «пытки», вместо которого использовал юридические термины. Метафора, кроме прочего, могла скрывать зло, прячась под другими именами. Конфуций писал, что неправильное использование метафоры ведет к разрушению общества, потому что тирания начинается с языка. Эту простую истину приходилось по новой узнавать каждому новому поколению и зачастую платить за это ужасную цену.