Станислав Лем - Моя жизнь

Я (вероятно) недоволен и в то же время горжусь всем мной написанным; должно быть, я отмечен печатью высокомерия. Сам я этого, правда, не чувствую. Это проявляется «бихевиористически», то есть в моём поведении: я уничтожаю все свои рукописи, все неудавшиеся попытки, не поддаваясь на уговоры передать этот колоссальный материал куда-нибудь на хранение. Это я тоже могу пояснить наглядным примером. Пирамиды оставались одним из чудес света до тех пор, пока не удалось объяснить, как они были построены. Длинные наклонные плоскости, по которым толпы рабов катили на деревянных валиках массивные каменные блоки, были затем убраны, и теперь пирамиды высятся над плоской песчаной пустыней таинственно и одиноко. Так и я, должно быть, хочу разобрать и уничтожить свои наклонные плоскости, помосты и прочие строительные орудия, оставив лишь то, чего мне не приходится стыдиться. Не знаю, изложил ли я здесь чистую правду, во всяком случае, я попытался сделать это в меру своих возможностей.

Берлин, февраль 1983 г.

В своё время Мишель Бюто предложил, чтобы большая группа писателей-фантастов, объединившись, создала вымышленный мир, его историю, включая историю природной эволюции, увенчанную возникновением разумных существ, его культуру, философские учения и т. д., так как подобный замысел невозможно осуществить в одиночку (именно этим Бюто объяснял плачевный уровень существующей научной фантастики). Тогда я не принял эту идею всерьёз. Тем не менее много лет спустя я, хотя и в одиночку, попытался осуществить её в наиболее существенной её части. Впрочем, и у Борхеса в рассказе «Тлён, Укбар, Orbis Tertius» можно прочесть о тайном обществе, которое создаёт вымышленный мир во всех его подробностях, с тем чтобы преобразовать в него наш собственный мир.

Этот перечень своих дискурсивных сочинений я хочу дополнить замечанием автобиографического плана. Говоря коротко, я разочарованный усовершенствователь мира. Мои первые романы были наивными утопиями, так как мне хотелось видеть будущее таким умиротворённым, каким оно изображено в этих романах (и они плохи уже потому, что напрасные и наивные ожидания глупы). Моя монография о фантастике и футурологии была следствием разочарования в беллетристической, а также в выдающей себя за научную литературе, ибо и та и другая направляли внимание читателя не туда, куда действительно движется мир. Моя «Философия случайности» — это неудавшаяся попытка сформулировать основанную на эмпирических методах теорию литературы; впрочем, в одном отношении она оказалась удачной: благодаря ей я уяснил себе, от какого множества обстоятельств зависят оценка и переоценка литературного произведения. Однако моя «Сумма технологии» свидетельствует о том, что я, правда, разочаровавшийся, но всё же не отчаявшийся окончательно усовершенствователь мира. Ибо я не оцениваю человечество как «совершенно безнадёжный и неизлечимый случай».