Валентина Краскова - Кремлевские тещи

Нас предупредили: быть начеку! Мы чувствовали, что столкновений с полицией не избежать.

Настало воскресенье двадцать второго апреля. Утром я вышел на улицу. День выдался теплый, ярко сияло солнце. Я свернул на Кирочную улицу, миновал Верийский мост и поднялся к Головинскому проспекту. В конце проспекта, по направлению к району Веры, было много гуляющих. Среди них я узнал рабочих мастерских и депо.

Кое-кто из гуляющих был одет не по сезону: в теплые пальто и кавказские овчинные шапки. В таком же одеянии оказался и Вано Стуруа.

— Ты что, болен? — поразился я.

Вано приподнял шапку, улыбнулся.

— Здоров.

— Чего же ты оделся так?

— Сосо велел.

— Сосо? Зачем?!

Вано придвинулся ко мне и зашептал на ухо:

— Понимаешь, мне и другим товарищам предложено выступить во главе группы… Понимаешь? Значит, первые удары казачьих нагаек примем мы. Пальто и папаха смягчат удар. Понял?

— Понял.

— То-то же, умно ведь?

Это было придумано действительно умно, потому что полиция уже появилась. В каждом дворе Головинского проспекта и Дворцовой улицы были расставлены полицейские наряды».

Дети Аллилуевых принимали самое непосредственное участие в борьбе с режимом, об этом вспоминал их отец: «Вечером десятого января 1905 года у меня в квартире состоялось небольшое собрание бутырского районного актива социал-демократической организации. Обсуждался вопрос о выпуске и распространении прокламаций, посвященных кровавым событиям в Питере. Собрание поручило мне подыскать кого-нибудь из сочувствующих нам жильцов, чтобы принять на некоторое время прокламации и затем передать их по назначению. С помощью Софьи Липинской я договорился со студентами, мужем и женой Блюм, жившими в нашем доме, в том же подъезде, где и я. Они согласились по условленному паролю принять листовки. Доставка листовок была поручена рабочему Сергею Александровичу Чукаеву. Его предупредили, чтобы он ни в коем случае не заходил в мою квартиру.

На следующий день по делу организации выехала в Тулу моя жена, Ольга Евгеньевна. А ночью ко мне нагрянул наряд полиции во главе с помощником пристава и жандармским ротмистром. По-видимому, они ожидали сопротивления, потому что, когда я на стук открыл дверь, в квартиру ворвались два дюжих дворника, которые схватили меня. Лишь после этого вошли городовые, а вслед за ними — помощник пристава, жандармский ротмистр и кто-то в штатском из охранки. Убедившись, что я не собираюсь оказывать сопротивления, жандармский ротмистр приказал дворникам отпустить меня.

Обыск, продолжавшийся до утра, ничего не дал, — только и обнаружили они две старые прокламации, оказавшиеся на кухне, в кармане жакета жены.

Положение мое было не из легких. Я был уверен, что они не ограничатся моим арестом, а оставят в квартире засаду. Жена должна была вернуться из Тулы с уличающим нас обоих материалом. Как быть? Я решил использовать своих детей, спавших в маленькой комнате. Как только я вошел в их комнату, дети проснулись. Я успел сообщить старшей дочке Нюре, что необходимо предупредить мать, потому что мне и ей угрожает опасность. Дети — их было четверо — прижались ко мне, чуя недоброе. Младшая, Надя, вскочила ко мне на руки, обвила ручонками мою шею.

Я заявил полицейским, что не уйду из этой комнаты до тех пор, пока кто-нибудь из детей не будет отпущен к нашей близкой знакомой, Софье Липинской, и я не узнаю, что она возьмет моих детей на свое попечение. Они сначала было не соглашались, но я настаивал на своем. Дети еще крепче прижались ко мне, дрожа от волнения и холода, — они все были в одном белье. Жандармский ротмистр куда-то уходил звонить по телефону. Вернувшись, он отпустил старшую дочку. Я не сомневался в том, что о детях позаботятся, но мне важно было предупредить своевременно жену, — Липинская знала, куда она выехала. Вскоре дочь вернулась, по ее лицу я догадался, что все будет сделано». Трудно упрекать Ольгу Аллилуеву в супружеской неверности, ведь ее муж постоянно находился в тюрьме. К тому же свидания, даже краткосрочные, разрешали не всегда. Я думаю, что это понимал даже ее муж. Ведь его воспоминания изобилуют эпизодами, связанными с разлукой с семьей. Как и каждый нормальный человек, Сергей Аллилуев болезненно воспринимал эти разлуки. Вот один из таких эпизодов: «Со дня моего ареста прошло почти полтора месяца, а я не имел никаких сведений о жене и детях. О том же, что происходило на воле, мы были осведомлены через вновь арестованных товарищей, прибывших в арестный дом.

Однажды в последних числах февраля надзиратель сообщил мне, что на свидание пришла моя жена с детьми. Больше часа ожидал я вызова, затем стал беспокоиться. В четыре часа явился тот же надзиратель и объявил, что мое свидание с женой и детьми не состоится, потому что жандармский ротмистр, присутствие которого при свидании необходимо, отсутствует.

— Почему он не явился?

Надзиратель, улыбаясь, ответил:

— Сегодня ведь пятница, последние дни масляной недели. Ну, их благородие, как это водится, покушали сытно блинков по-московски — с икоркой и семгушкой, выпили рюмку-другую, — поэтому сладко заснули.

Меня такое спокойное философское рассуждение надзирателя взбесило, и я раздраженно крикнул:

— Тогда я разбужу его, сладко уснувшего!

Надзиратель, успокаивая меня, сказал, что попусту горячиться не надо, а жену и детей можно увидеть через форточку окна камеры — они скоро пройдут по двору, от конторы к выходной калитке. Тогда я взобрался на подоконник и действительно увидел понуро шедших жену и детей.

Я окликнул их, а они в ответ радостно замахали руками. Жена крикнула, что они ждали с двенадцати часов дня и больше ждать не в состоянии.

Я схватил в ярости табурет и побил все стекла окна. Поднялся переполох, товарищи по заключению стучали во все двери камер, требуя начальника, чтобы выяснить причину моего поведения.

Вскоре явился начальник. Он стал кричать на меня, грозить. Я лег на койку, чтобы немного успокоиться. Я был зол, и вид мой не предвещал, по-видимому, ничего хорошего. Начальник осмотрел окно. Убедившись, что многие стекла побиты, не сказав больше ни слова, начальник ушел.

Товарищи продолжали волноваться, сгорая от желания скорее выяснить причины моего возбуждения. Вскоре, оправившись от волнения, я через форточку передал им, что произошло. Тогда они вторично вызвали начальника и потребовали от него перевода меня в другую камеру, ибо в моей можно было простудиться. После долгих препирательств меня на ночь перевели в другую камеру. Утром явился прокурор. Остановившись в дверях камеры, он сказал:

— Я сожалею, что у вас не состоялось свидание с родными. Жаль, очень жаль! Однако я должен вам напомнить, что вы находитесь в российской тюрьме и не имеете права совершать необдуманные поступки. За битье стекол, за скандал вы будете отвечать по всей строгости закона.