Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

3 февраля Густав держал свою большую речь о грозивших государству опасностях. Кажется, он проявлял необычную нервозность: Хедвиг Элисабет Шарлотта, которая тогда была настроена по отношению к нему весьма критически, заявляет, что то была худшая речь в его жизни, между тем как епископ-роялист в Ваксьё Валльквист написал об «особом даре» королевского красноречия и о «достоинстве, которое король всегда придает своим мыслям и своим словам», но отметил, что с непривычки при произнесении речи Густав несколько раз «запнулся». Речь, по Валльквисту, возымела такое воздействие, что большинство представителей недворянских сословий укрепились в своих роялистских убеждениях, а оппозиция в дворянской среде, наоборот, усилилась. После речи Шрёдерхейм как исполняющий обязанности гоф-канцлера зачитал краткое предложение, призванное обозначить направления дальнейшей работы риксдага. Его королевское величество пожелал, чтобы сословия создали комитет с двенадцатью представителями от дворянства и по шести от каждого из недворянских сословий, дабы «обдумать и прийти к соглашению относительно средств и путей, требуемых при теперешних обстоятельствах для безопасности, устойчивости и сохранения самостоятельности государства».

Вся ситуация подразумевала, что эта политика короля сводилась к тому, чтобы через комитет с его недворянским большинством получить больше властных полномочий и экономических возможностей для продолжения войны. Густав ожидал и контратак со стороны дворянства, которое с начала сессии риксдага требовало принять меры против антидворянской пропаганды. Ферсен в своих мемуарах сообщает о беседе, которую король имел с ним 8 февраля и которая началась обвинениями в адрес Ферсена в том, что он руководит оппозицией и упрекал Густава в нарушении основного закона и жесткости правления. Теперь, согласно мемуарам, король угрожал Ферсену, говоря, что его голова держится на плечах не так крепко, как он думает. Ферсен возражал против обвинений короля, уверяя его в своей верности и патриотизме, и разговор вроде бы завершился тем, что Густав, смирившись, сослался на необходимость обеспечить будущее своего сына. Неуверенность в достоверности мемуаров не позволяет опираться на их сведения, но описание настроений согласуется с тем, что можно вычитать и из собственных заметок Густава. Он для себя самого написал памятную записку о происходившем в Рыцарском доме 6 и 9 февраля, когда обсуждалось предложение снабдить наказом дворян-членов секретного комитета; записка окрашена пылкими чувствами против оппозиции, которую Густав подразделял на «русскую» и «аристократическую» партии, лидером последней позднее был Ферсен. Густав письменно запретил лантмаршалу ставить вопрос о предложении Де Фритски о наказе для членов комитета, поскольку это противоречило бы форме правления. Всегда нерешительный лантмаршал повиновался приказу и снял вопрос, что вызвало бурные выступления с угрозами рукоприкладства. Тогда лантмаршал написал заявление о том, что ему при исполнении обязанностей было нанесено оскорбление; по Ферсену, лантмаршал составил его не сам и при зачтении испытывал трудности. Жалоба была подтверждена примерно двумястами депутатами от дворян — то было их значительное меньшинство.

Трудно усмотреть в запрещении Густавом наказа что-либо иное, кроме провокации. В его интересах было, чтобы дворянская оппозиция не оказала должного почтения или, во всяком случае, выглядела таковой. Он был исполнен решимости стоять на своем. 16 февраля Армфельт был отправлен в Даларна, чтобы привести в Стокгольм свое добровольческое ополчение из 1200 человек. 17-го все сословия были приглашены в тронный зал на общее заседание. Здесь король Густав произнес громовую карающую речь к дворянам за их поведение по отношению к лантмаршалу и за упрямую настойчивость в желании снабдить двенадцать членов комитета наказом. По заявлению Густава, они тем самым саботировали работу риксдага, интересы государства и его собственные. Он потребовал, чтобы дворянское сословие принесло лантмаршалу извинения через депутацию, которую должен возглавить граф Брахе и в которую должны войти Ферсен и Шарль Де Геер, а также другие виднейшие представители оппозиции. Когда оба названных попросили дать им возможность высказаться в свою защиту против обвинений, король заставил их замолчать словами о том, что он созвал дворянство, дабы оно слушало его, а не для дебатов. Несмотря на это унизительное обхождение, Ферсен сохранял спокойствие, и ему удалось призвать свое сословие к терпению. Он настойчиво требовал и наконец добился дозволения дворянству удалиться, чтобы обсудить создавшееся положение и дать ему объяснение. Другой возможной реакцией дворян был отказ уйти, что сделало бы для короля невозможным достичь какого-либо сепаратного соглашения с остальными сословиями, но, с другой стороны, это привело бы к открытой конфронтации, которая разрешилась бы насилием в той или иной форме. Возможно, именно это Густав считал вероятным — впоследствии Ферсен сожалел, что не был избран такой путь. Есть признаки того, что тогда Густав более или менее случайно завладел опиравшимся на оружие единодержавием. Из его заметок видно, что он воспринимал каждый день по отдельности и скорее импровизировал, чем планировал свои действия. Теперь ход событий принял мирный оборот; Густав обратился к недворянским сословиям, одобрил их благонравное поведение и призвал поддержать его. Под конец он попросил о создании маленького комитета с участием двух представителей от каждого из трех сословий, «дабы обдумать и закрепить наши мысли» и достичь согласия на благо государства и его собственное. Не стало неожиданностью, что шестеро избранных были ведущими роялистами. В первый раз комитет заседал в тот же день, 17 февраля.

Этому комитету Густав зачитал собственноручный проект «Акта единения и безопасности» — новой конституции, которая гарантировала королю почти неограниченную власть. Проект носил на себе явственный отпечаток компоновки на скорую руку, как это обычно и бывало с проектами договоров и основных законов Густава III. Однако проект, должно быть, был сочинен до столкновения с дворянством — судя по всему, это был тот результат, на который Густав нацеливался, с тех пор как было утверждено его решение о созыве риксдага и содействовать которому были призваны провокации по адресу дворянства. Оба ведущих роялиста из духовного сословия, которые явились и представителями его в комитете, — епископ Валльквист и пробст К. Ё. Нурдин, свидетельствуют, что до 17 февраля король прощупывал их отношение к вопросу о расширении власти монарха. Оба пишут, что советовали проявить осторожность и умеренность, но обоих можно и заподозрить в том, что впоследствии они затушевали степень своего участия в политике Густава, — особенно Валльквист, энергичный вклад которого в дело явствует из протоколов духовного сословия.