Туула Карьяллайнен - Туве Янссон: работай и люби

Из близких друзей Туве Тапса был первым, кто принадлежал к финноязычной культуре, и круг его общения отличался от той социальной среды, в которой вращалась Туве. Уже юношей он был убежденным приверженцем левых взглядов, и во время учебы Туве так и звала его — «наш коммунист». Брат Тапсы Нюрки был подающим надежды и вызывающим всеобщее восхищение молодым режиссером. Он также являлся активным членом общества «Киила», к которому присоединился и Тапио, ставший впоследствии выдающимся «левым» художником. Графика и огромные мозаики, которые он выполнял, в том числе и по заказам из СССР, составляют значительную часть искусства, рожденного расколовшимся надвое обществом. Тапиоваара открыл для Туве мир социалистических воззрений, к которому она не была подготовлена: Туве выросла в доме, где главенствовало мировоззрение отца, и в стране, где общество стремилось придерживаться либеральных ценностей находящейся во власти шведскоязычной интеллигенции. Туве никогда не интересовалась партийной жизнью, хотя и вращалась в тех же кругах, что и политически активная молодежь. Ее лучшая подруга Ева тоже любила поговорить о политике, и Тапса после отъезда Евы в Америку скучал по их «священным политическим дебатам», как их в шутку называла Туве.

И Сам Ванни, и Тапио Тапиоваара принадлежали к одному кругу молодых художников, и Туве просто сменила одного мужчину на другого. Она писала Еве, что беспокоится за Сама, переживает по поводу того, что они отдалились друг от друга, но в то же время уверена, что Тапса стал ей ближе. Она лишь недавно осознала его силу и необузданность и поняла, что он для нее значит. Тапса каждый день писал ей письма с фронта — прекрасные и полные любви, по крайней мере когда не был в сражениях. Письма были настолько чудесными, что Туве думала: «Если война не заберет Тапсу, я хочу оставить его себе. Во мне зародилась новая жажда чего-то постоянного и стабильного, жажда тепла и доверия. Хватит с меня эпизодов и смиренных влюбленностей. Тапса и я хорошо знаем друг друга, и наша связь — это бесконечно большее, чем просто эротика. Он научил меня не страшиться жизни. Если он вернется, то я (все мы здесь, дома) буду смелой и веселой и постараюсь заставить его забыть все то, чего не должен видеть человек».

Ожидая любимого с войны, Туве все же сохраняла рассудительность и боялась, что тот вернется домой изменившимся до неузнаваемости. Война изуродовала души многих молодых людей, и большинство из них так никогда и не сумели до конца залечить оставленные ею шрамы. Через это Туве прошла еще в детстве, увидев морально сломленным войной отца. Ожидание, неуверенность и страх управляли жизнью молодой влюбленной женщины. Хоть она не подавала виду, внутри ее все кипело: «Сначала я считала, что это страшное время будет просто неким периодом — существованием, ненастоящей жизнью. Но теперь я начала думать, что, наоборот, именно сейчас эта настоящая жизнь подбирается вплотную и требует определиться, одобрить или отторгнуть ее».

Шли месяцы, и чувства к Тапсе становились все крепче. Счастливая Туве писала, как заполучила своего мужчину домой на целых три недели. Он был легко ранен в сражении под Петрозаводском и теперь находился в больнице на лечении. Ожидание встречи было томительным. В воздухе повисло напряжение, и Туве утверждала, что не могла толком ни на чем сосредоточиться. Она слонялась по дому и готовилась к встрече своего солдата — словом, страдала от всех типичных симптомов влюбленности. С некой циничностью она заявила тогда, что чувствует себя семнадцатилетней идиоткой. Однако влюбленность — волшебное состояние, и Туве была счастлива. В темное время войны это многое значило. В том же письме Туве пишет, что ей удалось продать на выставке одну из работ за 1000 марок и что семья смогла запастись на зиму грибами, рыбой, брусникой и мукой. То есть все было хорошо. Сам Ванни женился, но, по словам Туве, «уже пробуждался от свадебного дурмана».

«Девушка и комод», автопортрет в шелковом платье

Фотография Туве в бордовом шелковом платье, снятая Евой Кониковой

Отпуск Тапсы начался чудесно, и Туве ностальгически вспоминала в письме к Еве о первых днях, проведенных вместе: «Первые сутки были только наши. Он был здесь инкогнито, пришел прямо в мастерскую и принес с собой цветы, икону, русские консервы, сахар и воспоминания. Он был таким уставшим, спал все время, пока я чинила его одежду и варила на завтрак макароны. Я чувствовала себя в эпицентре забавной домашней идиллии. Мы устроили праздничный ужин — было вино и твои свечи, Импи приготовила птицу… На мне было темно-красное шелковое платье, а на его мундире красовалась — единственный раз — медаль. Атмосфера была такой торжественной, что мы вряд ли произнесли хотя бы слово. Подумай, он среди тех десяти из двух сотен, ушедших на войну из Кяпюля, кто еще жив».

Любить было тяжело. После первого совместного вечера Тапса позабыл о Туве, не показывался в мастерской и вообще пропал из виду. Тапса умел пробуждать интерес в женщинах и был падок до восхищенных вздохов. Он даже не считал нужным скрывать свои связи на стороне. Очевидно, ранее он был робок, по крайней мере, по отношению к Туве, но теперь осмелел. Возможно, причиной тому стала война. «Женщины, разыскивая его, звонят мне. Он стал таким, как я хотела: его вечно извиняющийся, словно у собаки, взгляд, пропал, он больше не умоляет и не слушается… Теперь я люблю его», — писала Туве.

Когда долго ждешь и скучаешь, переполненный любовью, твои силы исчезают. Когда вдобавок к этому питаешь большие надежды и ожидания, которые затем рушатся, становится неимоверно трудно встретить лицом к лицу неприглядную реальность. Крушение надежд было болезненным, и Туве раз за разом писала об этом Еве, перечисляя все те же трудности, из которых самой тяжелой казалось постоянное отсутствие Тапсы.

Характер и взгляды Тапсы были пропитаны страстью. Время от времени казалось, что он терял связь с реальностью. У него было слишком много друзей, по крайней мере, так считала Туве. Невеста погибшего на фронте Нюрки Тапиоваары подозревала, что некоторые из этих друзей используют Тапсу и за спиной смеются над его голубоглазым идеализмом. Так что Туве не напрасно и не одна переживала за возлюбленного.

Тапса был одержим идеей книги, которая должна открыть читателям глаза и обнажить истинную сущность войны, однако сам он заниматься ее сочинением не хотел. Он не думал о военном романе или триллере, это должно было быть «что-то настоящее, труд, который бы помог людям сделать что-то, чтобы война не была такой бессмысленной». Никто, даже Туве, не понимал, что именно он подразумевал под этим. Он метался от человека к человеку, маниакально пытаясь отыскать кого-то, кто смог бы взяться за книгу.