Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Итак, мои мечты вполне снять с себя бремя тяжелой цепи разбились о непостижимую тупость и глупость известной особы. Остается одно: по возможности оградить себя от встреч с ней и от всякого напоминания о ней. Можно надеяться, что когда-нибудь она наконец поймет, что ей развод так же нужен, как и мне. Но тогда уже никакой платы за это она не получит. Очень неприятно и тяжело навевать на Вас тоску и скуку подробностями неудавшегося дела. Буду однако же с нетерпением ожидать Вашего ответа. До свиданья, друг мой.

Ваш П. Чайковский.

Тысячу благодарностей за “Русскую старину”.

Каменка,

17 июня 1878 г.

Вчера получил браиловское письмо Ваше, бесценный и добрый друг мой. Вы не можете себе представить, до чего мне приятно быть знакомым с окружающей Вас обстановкой! Это ощущение совершенно новое для меня. Все подробности Браилова поразительно ясно сохранились в моей памяти, и я живо воображаю Вас и в Вашей спальне, и в кабинете, и на различных пунктах сада, и в музыкальной комнате. О, милое, незабвенное Браилово! Кстати. Напишите мне, дорогая моя, нельзя ли будет мне в конце августа хоть дня на три опять побывать там. Мне бы ужасно хотелось этого. Но само собой разумеется, что это будет возможно, если после Вашего отъезда за границу никого не останется в Браилове. Вообще, если есть этому малейшее препятствие, откажите мне без всякой церемонии.

В тот день, когда я Вам послал последнее письмо, я написал известной особе в том смысле, как сообщал Вам, т. е. что предоставляю ей принять на себя инициативу развода, когда ей заблагорассудится, и заранее даю ей согласие, но той суммы, которую я хотел дать ей теперь, она уже никогда не получит. Ждать, пока она заблагорассудит принять все мои условия и дать- согласие начинать дело, я не могу. Разрешивши таким образом вопрос, я боялся, что впоследствии, т. е. на другой же день, раскаюсь в принятом решении. Однако ж прошло уже два дня, и, спокойно разобравши дело, мне кажется, что я поступил благоразумно. В самом деле, до всему видно, что она всячески тормозила бы дело, и кто знает, что бы она могла наделать в консистории, если б вздумала в самом деле доказывать, что моя неверность ей ложная. Вообще при обнаруженной ею непостижимой глупости страшно было начинать дело теперь, когда она прониклась мыслью, что согласие ее на развод есть какое-то неизреченное благодеяние с ее стороны.

Пусть поймет, что для ее собственного блага нужен развод; пусть наши роли переменятся, и она вследствие каких-нибудь новых обстоятельств пожелает сама разделаться со мной; пусть просит моего согласия как милости. Только в таком случае можно быть уверенным, что она не компрометирует дело своей глупостью, перехолящей за границу возможного и делающей опасным ведение с ней такого дела, где с обеих сторон нужна осторожность, такт и полное понимание своих ролей. Знаете ли что, уже дав мне согласие, она писала венчавшему нас священнику, что на его обязанности лежит уговорить меня возвратиться к стопам ее и жить опять с ней? Значит, в сущности, она несогласна теперь на развод, а играет какую-то непостижимую комедию. Итак, нужно было показать ей, что подчиняться ее вздорным капризам я не намерен. Очень грустно, что полная свобода, о которой я мечтал, в настоящее время неосуществима. Что делать! Остается предпринять меры к временному ограждению себя от ее вмешательства в мою жизнь. Вместе с тем, хотелось бы, чтобы она не имела ни малейшего основания обвинять меня в каких-либо материальных утратах вследствие замужества. Вот почему я и хотел бы дать ей возможность внести ту сумму, в которой она нуждается, по ее словам, для получения наследства, и вместе с тем на несколько лет обеспечить себя от всяких сношений с ней. Разумеется, нужно будет при этом посредством разных формальностей получить в руки документ, доказывающий, что она удовлетворена вполне и на столько-то времени.

Простите, ради бога, друг мой, что я возвращаюсь все к этому делу. Мне всегда очень больно говорить о нем, ибо всегда является убийственный вопрос: “Зачем ты это сдeлал?”. Утешение, что я сделал это в припадке ипохондрии, умопомешательства и т. д., - плохое утешение! Как бы то ни было, нужно поправлять дело, и тут опять без Вашей помощи обойтись нельзя. Успокаиваю себя мыслью, что две-три тысячи, ценою которых я получу временную и кажущуюся свободу, все-таки меньше десяти тысяч. Как Вы ни добры и как Вы ни богаты, а все-таки, чем больше можно сократить Ваши траты, тем лучше. Итак, кончаю и надеюсь, что долго уже не буду возвращаться к этому грустному предмету. Простите меня, что, не дождавшись Вашего отзыва, я решился письмом к известной особе разрешить дело. Хотелось поскорей разрушить ее иллюзию, что мое благополучие находится в зависимости от ее самодурничанья.

Здоровье сестры улучшается с каждым часом. Через недели полторы мы, вероятно, переедем в Вербовку, именье моего зятя, находящееся в нескольких верстах отсюда. Я очень рад этому перемещению. Каменка, которую я никогда не любил, теперь, после Браилова, кажется мне такой непривлекательной, жалкой, безотрадной... Непосредственное соседство с жидами, отсутствие вблизи леса, жалкий сад, к которому я питаю такое отвращение, что никогда не заглядываю в него, вообще полное отсутствие прелестей природы, все это делает для меня пребывание в Каменке невеселым, и если б не дорогие люди, среди которых я здесь живу, то я бы и дня здесь не мог прожить. Вербовка не представляет никаких особенных красот, но это, по крайней мере, настоящая деревня; в ней воздух чище, в ней привольнее и меньше народу, тише и покойнее.

Анатолий чувствует себя гораздо лучше. Он повеселел, окреп, я о нервы его все-таки очень расшатаны. При каждой малейшей малости он должен бороться с собой, чтоб не впасть в истерику. Так странно видеть такую слезливость в молодом человеке, очень сильно, крепко и мужественно сложенном. Но нет никакого сомнения, что, несмотря на его необычайную мнительность, вследствие которой он воображает в себе зачатки всевозможных болезней, он совершенно здоров. Все это одни нервы. Я сообщил ему о сочувственных словах Вашего письма, относящихся к нему, и скажу без преувеличения, что его они до слез тронули. Вы и не подозреваете, вероятно, друг мой, о том культе к вашей личности, которым преисполнены мои братья. Модест пишет мне очень часто. Его отношения к m-me Конради находятся в наилучшем состоянии. En somme [словом] он доволен. В июле, может быть, встретится возможность приехать ему сюда одному, без Коли. Это будет для него превосходно. Как ни мил его воспитанник, но нельзя себе представить, до чего утомительно дело воспитания глухонемого, хотя и такого умного ребенка.