Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Теперь же в моих делах что дальше, то больше и больше раскрывалось и дурное положение. Я бумаги все закладывала и все вносила по разным требованиям. Наконец, нынешнею весною вследствие все тех же преследований я решила произвести раздел между нами, а так как на покупку Браилова являлся один только охотник, который предлагал девятьсот тысяч за него, то я предложила своим детям, что я оставлю его за собою за полтора миллиона рублей. И вот на этот предмет я должна заложить последние бумаги и платить процентов на все долги, которые у меня сформировались уплатою долгов за моего мужа и уплатою за Браилов, от трехсот пятидесяти до четырехсот тысяч рублей. Такую сумму мой бюджет не может выдержать, вот почему мое положение в настоящее время более чем критическое.

Что же касается Вас, мой милый, дорогой друг, то прошу Вас не беспокоиться ни сколько моим положением и понять, что та сумма, о которой Вы говорите, так ничтожна в моем миллионном разорении, что она не может быть чувствительна ни на одной стороне весов, и потому прошу Вас, если Вы не хотите огорчать меня, ничего и не поминать об этом. Я же, с своей стороны, обещаю Вам, дорогой мой, сказать Вам самой, если придет для меня такое положение, что и эта сумма будет иметь значение.

Ко всему тяжелому лично явилось еще это ужасное событие с нашим бедным государем, которое потрясло меня так, что я еще опомниться не могу. Вот как стоит делать добро людям. Бедный, бедный, такой добрый был!

Я не в состоянии ни о чем еще писать, дорогой друг мой. Я думаю, это письмо написано так, что Вы не все в нем ясно поймете, но уже и перечитывать я не в состоянии.

Прощайте, милый, бесценный мой, да сохранит Вас бог от всякого горя. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Ницца,

10/22 марта 1881 г.

Милый, дорогой друг мой! Пробыв в Неаполе восемь дней, я приехал в Ниццу. Насколько эта последняя кажется мне скучна, бледна, неинтересна после Неаполя! Я дал себе слово в будущем году, если будет возможно, пожить в этом чудном городе побольше. Из всего виденного наибольшее впечатление оставил во мне Сорренто. Если есть место на земном шаре, которое можно назвать райским, то это именно этот чудный уголок мира.

В Неаполе стоят три русских судна: “Эриклик”, “Светлана” и “Герцог Эдинбургский”, на котором должны были идти в Афины и Иерусалим великие князья. Офицеры этого фрегата, с которыми я познакомился еще в прошлом году увел. кн. Конст[антина] Конст[антиновича], просили меня побывать на фрегате, что я и сделал накануне отъезда, и посещение это во всех отношениях оставило во мне приятное воспоминание. Пока я был там, вдруг является офицер со “Светланы” пригласить меня немедленно прибыть туда. Картина, которую я застал в кают-компании, поразила меня. За столом сидел капитан Скpыдлов (знаменитый герой), окруженный пустыми бутылками и совершенно пьяный. Рядом с ним сидело несколько офицеров, очевидно, против воли пивших вместе с разгулявшимся начальником. Скpыдлов, бросившись в мои объятия и говоря, что он мой пламенный поклонник, стал приставать и ко мне с вином. Мне стоило больших усилий, чтобы скрыть свое отвращение к этому герою, празднующему бешеным разгулом то, что случилось теперь в Петербурге. Я вырвался оттуда через час и буквально до слез был потрясен столь недостойным поведением русского офицера в такое время, когда на родине мученической смертью умер государь, во всяком случае даровавший нам много всякого рода благодеяний.

Я имею известие от Анатолия, что 28 февраля Ник[олай] Григ[орьевич] выехал из Москвы по направлению к Ницце. Здесь однако же о нем ничего не знают. Я боюсь, что он не выдержал утомительности пути и слег где-нибудь! Состояние его, как пишет брат, очень серьезно! Страшно и подумать об том, что будет, если консерватория его лишится!

Уезжаю отсюда послезавтра, в четверг, в Париж и, по всей вероятности, очень скоро вернусь в Россию.

Будьте здоровы, дорогой друг мой! Думаю, что весна уже дает себя чувствовать в Браилове, и радуюсь этой мысли!

Ваш П. Чайковский.

1881 г. марта 11-12. Браилов.

Браилов,

11 марта 1881 г.

Милый, бесценный друг! Хотела бы я очень поправить свою ошибку, вернуть первое мое письмо к Вам в Париж, но, увы, это уже слишком поздно, оно, вероятно, давно покоится в bureau Hotel Continental. A хотела бы я его уничтожить потому, что оно написано в состоянии самого крайнего раздражения. Во мне было взволновано и оскорблено чувство матери за несправедливость к ее сыну, и Вы, друг мой, который способен понимать всякие чувства, хотя бы и не испытуемые Вами, Вы поймете, что, когда я узнала, что клевета и злоба проложили себе дорогу к Вам, единственному человеку, мнением которого я дорожу для себя и дорогих мне людей, я вышла из себя и утрировала свое отношение к клеветникам. Я сказала, что не могу простить им. Нет, это неправда, я прощаю им, я желаю им всякого добра, я готова делать все для этого добра.

Затем теперь я хочу подумать о чем-нибудь более приятном, освежающем, облегчающем. Я представляю себе Вас, мой милый друг, на Rivoli или Castiglione, в Hotel Continental, который я очень люблю с тех пор, как Вы жили в Meurice. Ax, как это было хорошо! Боже мой, теперь уже никогда не вернется такое счастливое время.

Ко мне вчера приехал один из дорогих мне гостей, но я рада ему с болью в сердце,-это мой Сашок. Его доктора выслали из Петербурга, потому что он так стал хворать, что уже невозможно было его там оставлять... Как Вы думаете, было ли бы хорошо и может ли удасться такой проект: просить начальство, чтобы ему разрешили жить, где надо для его здоровья, а каждый год приезжать в мае в Петербург сдавать экзамены?...

Как мне жаль Вас, мой дорогой друг, за те терзания, которые Вы выдержали в Риме. Хорошо, что Вы оттуда уехали, а то бы Вас замучили. Вы, конечно, теперь знаете о том ужасном злодействе, которое поразило всю Россию, да, я думаю, и весь цивилизованный мир.

12 марта.

Вчера получила Ваше письмо из Неаполя, дорогой друг мой, un которого вижу, что Вы знаете и что ощущаете по поводу злодейства, о котором я только что сказала. Если бы побольше людей так жe относились к этому предмету, история России не была бы запятнана таким фактом, а то, к сожалению, в нашем обществе самое лучшее отношение к злодеям, совершившим это адское дело, есть равнодушие.

Я очень рада, дорогой мой, что Вы отдыхаете в Неаполе, что Вам там хорошо, а у меня здесь все беспорядки. Мой сиятельный! окончательно вышел из всякого порядка, заявил мне, что с сахарного завода он мне не даст дохода ни гроша и что в экономии денег тоже нет ни гроша. Он хочет таким средством меня выжить из Браилова и не соображает в своей умственной простоте, что я тем более буду жить в Браилове. Так как уж мне самой с ним никак не справиться, то я вызываю Володю на помощь....