Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Главной чертой характера Флоранса Маркс считал дерзость, однако помимо этого тот был хорошо образован, читал лекции в Парижском университете и успел побывать в самых отдаленных уголках мира. Маркс предложил ввести Флоранса в Генеральный Совет Интернационала и выразил надежду, что он задержится в Лондоне еще на некоторое время {113}. Скорее всего, думал он при этом не столько о политике, сколько о Женнихен…

Именно во время ее праздника Флоранс получил известие, что его обвиняют в так называемом заговоре против Наполеона. Было опасение, что Франция потребует его экстрадиции, и атмосфера праздника мгновенно изменилась — от радостной к сдержанной. Женнихен писала, что хотя доказательств против Флоранса и не было, «мы не знали в тот момент наверняка, не будет ли он арестован». Словно эхо слов ее матери, сказанных в 1848 году, когда бельгийское правительство подозревало Маркса в покупке оружия для рабочих, звучат слова самой Женнихен:

«Хотя и правда, что Флоранс посылал деньги в Париж, чтобы вооружить людей бомбами… это еще не значит, что он имеет отношение к предполагаемому убийству императора».

О дне рождения было забыто: Женнихен, Флоранс и другие гости отправились на пустоши, чтобы во время прогулки обсудить сложившиеся драматические обстоятельства {114}.

Слухи о предъявленном Флорансу обвинении разлетелись быстро, породив следующий виток: в кругах английского отделения I Интернационала начали говорить о том, что Флоранс будет посажен в тюрьму, а члены Интернационала будут арестованы во время предстоящей встречи. Макс проштудировал все известные случаи, касавшиеся выдачи иностранцев, находящихся в розыске за предположительно совершенные за границей преступления — и нашел, что при нормальном положении дел английских властей опасаться Флорансу нечего. Только вот назвать времена нормальными было нельзя. Английское правительство было раздражено тем, как французская пресса унизила его в «ирландском деле». Соблазн схватить и отправить на родину одного из негодяев-республиканцев был велик. Тем временем слухи дошли до того, что в прессе появились упоминания о некоем документе, подтверждавшем готовящийся рейд полиции против Интернационала. Члены организации испытали даже нечто вроде разочарования, когда подобный рейд так и не состоялся {115}.

Уклониться от вызова было не в характере Флоранса, поэтому через три дня после того, как он был официально объявлен подозреваемым по делу о заговоре против императора Наполеона, Флоранс вернулся в Париж, где и скрылся в оппозиционном подполье {116}. Наверное, неудивительно, что Женнихен быстро утратила большую часть своей всепоглощающей преданности Ирландии — ее мать говорит, что с этого момента Женнихен стала «полностью француженкой». {117}

С притоком молодой крови в революционное движение (в том числе — с приходом в него дочери Маркса) Энгельс и Маркс начали ощущать себя чем-то вроде партийных старейшин. Маркс даже начал называть сам себя «Старый Ник», поскольку его черная борода совсем побелела.

Их поколение уходило, список умерших товарищей все пополнялся — Веерт, Вейдемейер, Лассаль, Люпус. Совсем недавно к ним присоединился и Шаппер — товарищ со времен Коммунистической Лиги, разругавшийся с Марксом по поводу того, нужна ли революция немедленно (Шаппер выступал за, Маркс был против). Маркс навестил его, уже тяжело больного, и они долго разговаривали, вспоминая разные истории и людей, с которыми они встречались, а также ловушки, из которых им удавалось ускользнуть — хотя теперь одного из них ждала последняя, из которой выхода не было. Чтобы не расстраивать жену, Шаппер сказал Марксу по-французски: «Вскоре мне накроют лицо…» Он умер на следующий день {118}.

Маркс и Энгельс были лучшими друзьями с 1844 года, однако после 1850 года общались они, в основном, посредством писем. В 1870-м Энгельс сообщил, что намеревается переехать в Лондон {119}. Маркс был не единственный, кто обрадовался этой новости: Женни много раз говорила Энгельсу, как она сожалеет, что он живет так далеко от них, поскольку ей трудно контролировать Карла в одиночку. Кроме того, она, судя по всему, стала иначе относиться к новой «миссис Энгельс». Мэри Бернс она в письмах к Энгельсу никогда не упоминала (как будто та и не существовала вовсе), однако к Лиззи отнеслась совсем иначе. В июле она сообщает Энгельсу, что подыскала им дом на Риджентс-Парк-Роуд, 122 — в 10 минутах ходьбы от Вилла Модена. Женни добавляет в конце письма: «Знай, что мы будем очень рады видеть ее у нас…» {120}

Напряженность в отношениях между Францией и Пруссией неумолимо нарастала еще с 1815 года; в 1860-х нарастание ускорилось, поскольку каждая сторона искала подходящего союзника для альянса, чтобы укрепить свои позиции в случае, если в Европе вновь разразится война. К тому времени, как две армии встретились в июле 1870 года, у них уже не было иной альтернативы, кроме битвы. Наполеон III, больной и слабый правитель, отчаянно нуждался в победоносной войне, чтобы доказать свою мощь — в то время, как Бисмарк преследовал дальние цели: господство Пруссии на континенте и окончательное объединение Германии с центром власти в Берлине.

Странно, но спор, который привел к войне, начался в Испании. В 1868 году королева Изабелла II была свергнута с престола в результате армейского мятежа и бежала во Францию, оставив позади себя полный вакуум власти. Про-прусски настроенные генералы в Мадриде написали Бисмарку письмо, в котором просили прислать на испанский трон представителя ветви Гогенцоллернов по линии короля Вильгельма. Потрясенная близкой перспективой оказаться в «сэндвиче» из прусских королей, Франция объявила войну.

Для Наполеона это было рискованное решение — ему нужны были солдаты, а набирать их надо было из людей, которым он не доверил даже голосование. Однако в этой ситуации сыграл он неплохо: французы сплотились вокруг своего императора. Тысячи людей заполнили бульвары, освещенные газовыми фонарями, скандируя «На Берлин за 8 дней!» и распевая «Марсельезу» {2}. Праздновали событие и при дворе. Дворец стал скучным местом за более, чем 10 лет относительного мира и спокойствия, и многие придворные полагали, что война поможет разогнать застоявшуюся кровь {3}. В случае с 62-летним императором так и произошло. Приняв командование над армией, Наполеон провозгласил: «Французы! В жизни людей бывают такие моменты, когда национальная гордость закипает справедливой яростью, превращаясь в несокрушимую силу. Забыты любые другие интересы, и нация берет в свои руки судьбу всей страны. Один из таких решающих моментов истории настал и для Франции».