Евгений Грицяк - Норильское восстание

Нас оформляли на протяжении четырех дней. Прежде всего, нас тщательно обыскали и пронумеровали. Номерные знаки состояли здесь из двух элементов: одной буквы русской азбуки и трехзначного числа. Нам дали номера только с буквами «У» или «Ф», что затем давало возможность легко выделить нас в толпе других заключенных.

Когда все уже было сделано, нас разбили на бригады и приставили к нам своих доверенных бригадиров. Каждый бригадир носил на рукаве левой руки повязку с надписью «Бригадир».

На пятый день нас вывели на работу. К нашему великому удивлению, мы не услышали здесь традиционного: «Внимание, заключенные!» Конвоиры не сопровождали нас, а стояли около дороги, образуя собою живой охранный коридор. Мы шли эти коридором побригадно. Бригадиры, как командиры в армии, — сбоку своих бригад.

Через какие-то 150–200 метров мы остановились перед вахтой производственной зоны, которая называлась «Горстрой». Это была огромная, окруженная колючей проволокой и обставленная сторожевыми вышками территория тундры, на которой велось строительство. Заключенные Горлага строили город Норильск. Все работы, от составления проекта до сдачи строительства в эксплуатацию, выполняли сами заключенные.

Мы попали на это большое строительство как раз тогда, когда строилась центральная площадь города. Мы выравнивали ее, перевозя тачками грунт с одного места на другое.

Во время часового перерыва на обед мы разбежались в поисках земляков и новых знакомств. Ведь здесь, в отличие от жилой зоны, мы не были отгорожены от остальных заключенных колючей проволокой. Кроме того, здесь работали заключенные не только 5-го, а и 4-го лаготделения, а рядом, уже отгороженные от нас узкой полосою запретки, работали женщины из 6-го лаготделения, которые сквозь призму колючей проволоки казались нам удивительно красивыми и привлекательными.

Но, прежде всего, нас интересовало поведение наших земляков, которые боялись подходить к нашему забору в жилой зоне. Только некоторые из них откликались издалека и то на русском языке.

Украинский язык там никто не запрещал, но все же разговаривать на нем было весьма опасно. Своим языком мы выдавали себя как украинцев, или, как нас всюду презрительно называли, бандеров, и вызывали на себя шквал разных дополнительных притеснений и угнетения. В Караганде мы уже добились, было, права на наше национальное достоинство, а тут, в Норильске за это право нам еще нужно было бороться.

Наши земляки, которых мы здесь встретили, просили нас, чтобы мы немного притихли и постепенно замаскировались, так как иначе нас всех здесь уничтожат. ««Вы еще не знаете, что такое Норильск!»»-уверяли они.

Первый день нашей работы на Горстрое закончился. На вахте жилой зоны нас тщательно обыскали и отправили в бараки. А наши бригадиры подались в «штаб», чтобы доложить начальству о нашем поведении и получить новые инструкции.

Второй день работы ничем особенным не отличался от первого.

На третий день, в обеденный час, мы снова рассыпались по всему Горстрою в поисках новых знакомств и контактов. Я шел куда-то один и вдруг увидел, что прямо на меня решительно и агрессивно шагает помощник нарядчика. Я отступил в сторону, а он, преграждая мне дорогу, грозно спросил:

— Ты, падлюка, чего тут ходишь? Где твоя бригада?

— Мы работаем на выравнивании площади, — ответил я, — но теперь обеденный перерыв и я имею право быть, где хочу.

— Я тебе, гадина, дам право! Вы бандеры! Героев из себя строите? Мы еще не таких видели и всех за пояс позатыкали, а из вас, гадов, мы еще шашлыки на ножах жарить будем!

Я ничего ему не ответил, только пошел дальше своей дорогой.

Отлучка от бригады и блуждание по зоне, хотя и во время перерыва на обед, считались здесь нарушением дисциплины и проявлением неподчинения. Помощник нарядчика и пришел сюда, на Горстрой, для того, чтобы положить конец такому бесчинству.

Я вместе со своим близким земляком из Коломии Дмитрием Мельником возил тачкой грунт. И как-то пополудни к нам подходит бригадир с претензией, что мы не выполняем норму.

— Ты только посмотри на нас, — ответил я ему, — мы едва на ногах стоим. Какой нормы ты от нас хочешь? Потерпи немного, не суетись так. Мы отойдем от этапа, наберемся сил, а тогда уже и требуй от нас нормы. А кроме того, — продолжал я, — разве ты не такой же заключенный, как и мы? Разве ты добровольно сюда приехал, а не под таким же самым конвоем, как и мы? Так зачем ты нас подгоняешь?

Бригадир молча отошел от нас.

Рабочий день закончился. На вахте жилой зоны от нас отделяют восемь человек, сковывают им наручниками руки и отводят в БУР. Там их, скованных, бьют, поднимают вверх и ударяют всем телом об пол, пинают и топчут ногами и, наконец, запирают в отдельной камере. Это там называлось «пропустить через молотобойку».

На следующий день, перед выходом на работу, наш бригадир вынул из кармана какую-то бумагу и зачитал: Грицяк Евгений и Мельник Дмитрий остаются в зоне.

Мы остались и после ответного сигнала вышли на проверку.

— А это еще что? — увидев нас, заворчал мой знакомый по Горстрою, помощник нарядчика. — Отказники?

— Нет, — уверенно отвечаю я, — нас оставил в зоне бригадир.

— Врешь, сволочь! Нарядная не давала бригадиру такого распоряжения.

— Проверьте.

К нам добавили еще одного нашего земляка с Тернопольщины и заперли в коридоре БУРа. В камеру нас не бросили, ибо мы еще не прошли через молотобойку, а молотобойцы, должно быть, были заняты где-то в другом месте.

Через два-три часа наружные двери внезапно открылись, и к нам в сопровождении надзирателя подошел начальник 1-го отдела управления Горлага подполковник Сарычев.

— Что, гады, — закричал он на манер блатных, — климат здешний вам не понравился? А? Ну, ничего! Мы приучим вас к климату… половину вас, мерзавцев, мы перережем к чертовой матери!..

Мы смотрели ему прямо в глаза и молчали.

— Открывай камеру! — гаркнул на надзирателя Сарычев.

Надзиратель отпер первые, обитые цинком деревянные двери, потом массивные решетчатые, и мы все вошли в камеру, которая была переполнена всевозможными блатняками и несколькими простыми заключенными.

— Кто у вас староста? — спросил подполковник.

— У нас нет старосты: запрещено, — ответил кто-то с нар.

— Но, но! Запрещено! Я вам людей привел, так кто же их примет, если нет старосты?

(На тюремном жаргоне слово принять означает: избить до потери сознания и затолкать под нары.)

— Мы принимаем только русских, а нерусских не принимаем, — бросил уже кто-то другой. — А это — украинцы.

— Украина — также Россия, — невпопад буркнул третий.

Вероятно, хозяева камеры не имели ни малейшего желания нас принимать. Сарычев почувствовал это и стал нервничать.