Леонид Соболев - Рассказы капитана 2-го ранга В.Л. Кирдяги, слышанные от него во время «Великого сиденья»

Видимо, сказал я это твердо, потому что Сергей Николаевич мой помялся-помялся и пошел через кошкины следы прямо ко входу в штаб. А там нам разъясняют, что готовится общефлотское ученье и что нашему эсминцу надлежит выйти к устью Финского залива во вторник в восемь утра для выполнения особого задания. Командир остался в оперативном отделе получать документы, а я решил ему штучку подстроить. Пришел к начальнику Политуправления, рассказал ему о Гогланде и попросил посодействовать: выход назначить не во вторник, а в понедельник, якобы для того, чтобы незаметно занять позицию. А понедельник-то был тринадцатого числа… Вот, думаю, завертится мой Сергей Николаевич!

Вернулись мы с ним на эсминец, началась подготовка — поход длительный, а осталось два-три дня, пошли всякие приемки. Вдруг в субботу приходит ко мне мой командир и говорит:

— Василий Лукич, вот какая штука: задание нам изменили. В понедельник приказано выйти…

— Ну что ж, — говорю, — и отлично. В понедельник так в понедельник. Тем более тринадцатого числа. Вот и посмотрим, как оно сыграет!

Замрачнел он, но службу несет исправно. А вечером за чаем завел со штурманом спор: как, мол, у того компасы? И порешили они завтра выйти на рейд, подуничтожить на всякий случай девиацию и поточнее, ее определить — поход-то долгий. Ладно. Вышли мы в воскресенье после обеда на рейд, покрутились-повертелись, девиацию вконец изничтожили. Тут командир и говорит:

— А что, товарищ комиссар, зачем нам в гавань возвращаться? Увольнения все равно не будет, пусть команда отдохнет.

Что ж, думаю, дельно. Стали мы на якорь на Большом Кронштадтском рейде и койки на час раньше раздали. А утром тринадцатого, в понедельник, снялись с якоря и потопали в Балтийское море.

Походик был трудный, всего хватило — и маневрирование сложное, и штормик навалился, но все идет хорошо. А главное — никакой этой психики или там депрессии у Сергея Николаевича не наблюдается: веселый, решительный — словом, переломил он, видно, в себе эти дурацкие суеверия. Возвращаемся мы с моря, уже и Кронштадт виден, Морской собор куполом из воды полез — и хотел я было командира подначить: вот, мол, и кончился поход благополучно, несмотря на ваши приметы… Даже благодарность комфлота схватили!.. Уж рот раскрыл, да промолчал. Странное дело: припомнил штурманскую болячку насчет лишних слов на мостике раньше времени — и промолчал. Вот ведь и на меня эти чудасии свое действие оказали!.. И только когда в гавань вошли, якорь отдали, швартовы на стенку подали, тогда сказал я с ехидцей:

— Что ж, — говорю, — Сергей Николаевич, где же ваши приметы? Вышли тринадцатого, в понедельник — и вернулись как миленькие!..

А он на меня хитро так глядит.

— Тринадцатого? Откуда вы это взяли? — и берет из штурманского стола навигационный журнал. — Пожалуйста, справьтесь.

А там четким штурманским почерком написано: «Воскресенье, двенадцатого числа такого-то месяца, 14 ч. 12 м. Отдали швартовы и вышли в море» — и дальше полагающиеся записи об уничтожении и определении девиации.

— Ну и что? — спрашиваю.

— А то, что начали мы поход вовсе не в понедельник, а в воскресенье, только и всего. Видите, написано: «Отдали швартовы и вышли в море».

— Позвольте, — говорю, — мы же вышли на рейд?

— Ну и что? — говорит он мне моими же словами, — А рейд — часть моря. В понедельник мы поход продолжали, а не начинали. Вот так, товарищ комиссар: на всякий газ есть противогаз…

И штурман рядом стоит с ухмылочкой. Ну, хорошо, думаю, я вам еще припомню!.. И точно, случай представился: тут так подошло, что вскоре тринадцатое число пало на пятницу. Я опять к начальнику Политуправлений, давайте, говорю…

Но как отомстил Василий Лукич командиру эсминца, мы никогда не узнали — по лодке загремели колокола громкого боя, и по трансляции разнеслись долгожданные слова:

— По местам стоять к всплытию!

«Великое сиденье» наше кончилось.

Уже много позже, когда повернули в Севастополь, «король эфира» подошел к Василию Лукичу.

— А что ж, товарищ капитан второго ранга, — сказал он. — Выходит, примета с зеркалом-то верная? И часу не прошло, как она сработала!

Василий Лукич засмеялся.

— Примета?.. Да я насчет всплытия еще накануне знал. Как-никак я ж на лодке у вас в посредниках существую. Шифровку командир мне еще вчера показал — вот вам и вся мистика!

1967

То есть особыми магнитами компенсировать влияние судового железа на компас, уводящее его от меридиана.

Василий Лукич просил вставить здесь разъяснение, написанное им лично.

Поскольку Василию Лукичу за годы плавания не довелось лично участвовать в кораблекрушении, он затрудняется объяснить, в чем заключается смысл этого средства к спасению, и просил отослать читателя к морским романам, где эту самую мачту обязательно рубят в тяжелых случаях жизни.

Щукин двор — фруктовый рынок в Петербурге.

Изобары — линии равных атмосферных давлений, принимающие самые причудливые формы.

Полагаю, что Василий Лукич что-то прибавил для блеска рассказа: такой фамилии на флоте я не слышал. Были, скажем, де Кампо Сципион или Моноре-Дюмон, Пантон-Фантон де Верайон, барон Гойнинген-Гюне или даже Гогенлоэ-Шилонфюрст, кого матросы переиначили в «Голыноги, шилом хвист». Но такой звучной фамилии в списках российского императорского флота не значилось. — Л.С.

Тут Василий Лукич мастерски икнул. — Л.С.

Кондуктор — чин царского флота, соответствующий прапорщику в армии, самый низший.

Сплеснить — срастить два конца без узла, переплетая пряди.