Вячеслав Кондратьев - Сашка

- Мы спросить хотели, товарищ лейтенант, продпункт где находится?

- Продпункт? - зло засмеялся лейтенант и пошел материться, да так, что Жора от удивления рот открыл. - Был он, продпункт! Зимой! А сейчас нету, перевели куда-то!

- Как нету? - упавшим голосом прошептал Сашка.

- А так, нету, и все! - И пошел опять лейтенант матом. - Вторые сутки топаю, у баб картошечку выпрашиваю...

- И куда же его, продпункт-то? - спросил Сашка, все еще не веря, что лопнули все их надежды, и надеясь, что перевели продпункт куда-нибудь недалеко отсюда.

- А никто ни хрена не знает! Поближе к тылу, наверно.

- Что ж делать будем? - присел Сашка.

- Вы утром лопали чего? - спросил лейтенант.

- Нет.

- Я тоже. В первой же деревне жрать будем просить. Беру на себя. Не дадут так, купим. Денег у меня навалом.

- А здесь не раздобудем? - спросил Жора.

- Нет, пробовал. Тут своих вояк полно.

- Ну, что ж, пойдемте, товарищ лейтенант, вместе тогда, - сказал Сашка, вставая.

- Брось ты "лейтенанта". Не в строю мы. Володькой меня звать. Из Москвы я. Вас-то как?

- Александр я, а он Жора.

- Срочную служили?

- Ага. Я с тридцать девятого, а он...

- ...с тридцать восьмого, - досказал Жора.

- Я тоже два года оттрубил рядовым. А как война началась, послали на трехмесячные и вот кубари привесили. А они мне... - махнул рукой лейтенант. Я привык за себя отвечать, а тут всучили взвод, да почти все из запаса... В первую ночь на передке один у меня к немцам решил податься. Поймали, конечно. Перед строем хлопнули, а меня за шкирку: как ты врага не распознал? А я его, сукиного сына, только две недели и знал, как формировались. Да и не враг он никакой, струсил, дрянь. Ну, тронулись, ребятки...

Повернули они обратно и потащились. Надо опять по большаку, а там налево будет дорога на Лужково, где этот эвакогоспиталь расположен.

Изредка обгоняли их машины. Голосовали без особой надежды, и верно, ни одна не тормознула даже.

В первой же деревне, что попалась им, когда они с большака сошли, направился лейтенант решительно к какому-то дому и, не постучав даже, вошел.

Сашка и Жора присели на завалинке. Вскоре лейтенант вышел со стариком старым, худым, но с глазами живыми, колючими.

- Вот, трое нас только, дед. Надо нам передохнуть, поесть чего-нибудь... Ну и табачку надо...

- Только и всего? - спросил дед. - Довоевались. Хлебушка побираетесь. Что же это вас не кормят? А?

- Продпункт из Бабина выбыл, потому и требуем...

- Требуем? А какое у вас такое право требовать-то? А?

- Раненые же мы... Кровь пролили, - вступил в разговор Жора.

- А знаешь, сколько вас с февраля идет? - повернулся старик к Жоре. - И все к мужику... за хлебушком. А мужик давно вконец разоренный. Это ты понимаешь? Нет у меня, ребятки, ничего. Сам до лета вряд ли протяну. Пройдитесь по деревне, может, у кого другого и есть, может, подаст кто...

- Подаст! - вспыхнул лейтенант. - Мы не нищие какие! Вот деньги, - вытащил дрожащей рукой из кармана тридцатки. - Сколько за картошку хочешь? Одну, две? Ну, отвечай!

- Ну что мне твои деньги? Было бы что, дал бы... Идите вы от меня, и весь сказ. Докудова немца пустить решили? До Урала, что ли?

- Молчи! За такие слова... - Лейтенант задрожал весь, глаза выкатил и зашарил рукой в кармане брюк.

- Отойди, лейтенант, - встал перед ним Сашка. - Отойди! Тут другой разговор нужен.

- Солдат-то поумнее тебя будет, - сказал старик и добавил: - Послушайте лучше, чего посоветую...

- Говори, дед, и прости, с фронта мы, нервные... - подступил к нему Сашка.

- Вот это разговор другой. А то - требуем. А чего требовать? Ты спроси сперва, есть ли чего у меня. А если нету, чего требовать? Что нервные вы и перемаянные, понимаю. Не с тещиных блинов идете. Но и нас понять надо... Так вот, идите-ка на поле, там картоха, с осени не копанная. Накопайте и лепехи себе нажарьте. Поняли? Сам это жру.

- Поняли, - сказал Сашка.

- Пользы, может, и немного, но брюхо набьете, и полегчает малость. Идите. Сковороду, так и быть, дам и присолить чем.

Копали картошку руками. Слизнявые, раскисшие клубни расползались в руках, и, как есть такое можно, вначале не представлялось, но когда выдавили из кожуры синеватую мякоть, размяли в руках, присолили и стали печь на сковороде, то уже от запаха, что шел от лепех, закружило в голове и сладко заныло в желудке. А когда попробовали горяченьких, то Жора зачмокал и пробормотал:

- А ничего, ребята, лады! Можно сказать даже, красота!

И вправду, то, что казалось несъедобной гнилью, шло им сейчас в горло за милую душу, а если б примаслить маленько да присолить покрепче - совсем еда хорошая.

Только у лейтенанта стояли слезы в глазах, хотя и он жевал вовсю... Обидно, конечно, но что поделаешь, война...

Решили покопать еще и напечь лепех впрок, на дорогу, благо сковорода есть. Отняло у них это часа два. Когда возвращали деду сковороду и поблагодарили, тот полез за печь, достал самосаду и дал им табаку немного, но все же подковырнул:

- И махры, значит, для вас не припасли. Как дальше воевать-то будете?

- Не беспокойся, дед, провоюем и немца погоним, - сказал Сашка.

- Кабы так, все бы я простил... - вздохнул дед. Чего простил, кому, он не разъяснил. Вышли они за деревню и расположились покурить не спеша, полежать немного, разморило после еды-то.

- Значит, говоришь, погоним немца? - обратился лейтенант к Сашке, чуть усмехаясь.

- А разве не так?

Лейтенант затянулся дымком, сплюнул.

- Так-то так, только скажи, откуда у нас такая глупая уверенность? Разве ты на передке не убедился, что немец пока сильнее нас, организованнее, умелее...

- Вот именно, умеет, гад, воевать, - сказал Жора. - Только бросьте вы о войне. До сих пор в ушах звон, дайте покурить спокойно.

- Забыть хочешь? - спросил лейтенант.

- Хочу. Я тишину слушаю... - И опять блажная улыбка растянула Жорины губы.

- Недолго придется слушать. Через два месяца как штык опять на передке будешь.

- Знаю. Но думать об этом не хочу. Нам теперь часом жить надо. И если час твой - радуйся на всю железку. Давайте договоримся - о войне ни слова. Лады?

- Валяй радуйся. Долг свой ты выполнил, совесть у тебя чистая, валяй радуйся.

- Вы так говорите, лейтенант, словно завидуете. А вы тоже долг свой выполнили...

- Да иди ты к черту и с выканьем, и с лейтенантом. Сказал вам - Володька я! Так и зовите. - И лейтенант задумался, так и не ответив Жоре.

А Сашка, видя, что скребет что-то на душе лейтенанта, сказал:

- Война все спишет.

- Глупость! - взметнулся Володька. - Самая настоящая глупость. Вы рядовые, вам что, вы никого на смерть не гнали... Ничего не спишется. Всю жизнь помнить буду, как глядели на меня ребята, когда я им приказ на наступление выкладывал... Всю жизнь... - И замолк лейтенант.

Посидели они еще немного. Сашка с Жорой кое о чем еще поговорили, а Володька мусолил одну самокрутку за другой и ни слова. Но надо и идти, понежились, и хватит. Перевязки на ранах у них пожелтели, бурые пятна на них выступили, а внутри присохли и при движении об раны терли, больно было. А с этим крюком на Бабино, возней с лепехами и отдыхом после потеряли они времени много, да и шли не ходко, дойти до дотемна к этому Лужкову вряд ли удастся.