Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Черными птицами кажутся свечи.

Мечутся рыжим пламенем баки —

Мчится в мазурке поручик Бетаки.

Белая роза на доломане.

Музыка кружит, музыка манит -

Прочь до рассвета учёные споры,

Росчерком свет в золочёные шпоры.

Шпора сотрётся

В свете сусальном,

Звон обернётся

Звоном кандальным,

Белая роза дворцового бала

В белой метели окажется алой…

«Мазурка, или последний бал моего прадеда)

Василия разжаловали в солдаты, и он попал на Кавказ в так называемый Сводный полк. А тут уже сработала протекция брата, «старого кавказца»: вскоре Василий заново получил первый офицерский чин (радовался, наверное, этому не меньше, чем Грушницкий!). Потом стал одним из адъютантов Командующего отдельным Кавказским корпусом и Главноуправляющего в Грузии, генерала А. П. Ермолова, от которого в 1827 году получил «за храбрость» свой прежний чин поручика, только уже не гвардейского, а армейского. А еще он получил от Ермолова, уходившего с должности, личный прощальный подарок — золотое кольцо-печатку с инициалами «В.Б.». Это кольцо цело и поныне — единственная унаследованная мной историческая реликвия и вообще единственное наследство, когда-либо мне доставшееся.(По сведениям И. Андроникова, портрет Василия существует, но где, точно не помню. Его долго принимали за портрет Виктора.(См. «Лермонтовскую энциклопедию»)..

Сын Василия Афанасьевича — Виктор Васильевич Бетаки — тоже, как водится, военный, был большой чудак.

Полковник-артиллерист, командовавший Ставропольской крепостью, он ещё в конце пятидесятых годов распустил с согласия жены Анфисы Николаевны, урождённой Уваровой, принесённые ею в приданое пять захудалых деревенек где-то в средней России. Причём предугадал события — придумал то, что потом, в Реформу, было названо статусом "временно обязанных": он положил бывшим крепостным выплачивать ему ежегодно за отданную им в полную собственность землю небольшие "оброчные деньги" (какой-то процент от выручки за урожай). А после Реформы хвастался перед сослуживцами и знакомыми, что «Самого царя Александра Второго на несколько лет опередил».

А ещё, как мне рассказывали, он имел обыкновение вставать спозаранку по базарным дням и отправляться на ставропольский городской базар. Шел он туда с двумя солдатами, тащившими ручную тележку, и скупал полностью какой-нибудь один продукт: сегодня баранину, в следующий базарный день — масло или сливы, ну и так далее. Короче, «создавал дефицит».

Таким образом, когда офицерские жёны выходили на рынок, оказывалось, что, к примеру, масла на всём базаре нет! Это в середине-то девятнадцатого столетия!

«Да ваш же полковник и скупил!», говорили крестьянские бабы. Дамы — к полковнику. Анфиса Николаевна каждый раз заново ритуально удивлялась и звала мужа на крыльцо. Тот выходил и всегда повторял одну и ту же фразу: «На перине валяться, дорогие дамы, меньше надо, раньше мужей кормить, чтобы на учения не опаздывали!»

Сын этого дурашливого полковника — мой дед Василий Викторович, первый не военный в нашем роду. Отец отправил его учиться в Петербург в Институт Путей Сообщения. Инженерное образование тогда очень ценилось, и дипломы выпускникам вручал сам Александр Второй.

Молодой инженер быстро сделал карьеру на строительстве Северокавказской железной дороги.

В Петербурге, кажется, в уваровском доме у родственников своей матушки, он познакомился с Анной Павловной Шереметьевой, младшей дочерью ярославского помещика из какой-то боковой ветви этого разветвленного семейства. Она в раннем детстве получила монастырское воспитание, а потом окончила (пятнадцатой, кажется, по скромным успехам) Смольный институт. Ну, и месяца через два после выпуска инженер и умыкнул девушку, так и не дав ей получить высшее образование на Бестужевских курсах, куда она собиралась уже, да так и не собралась…

Умыкнул он её прямо из загородной отцовской усадьбы, находившейся недалеко от Ростова Ярославского (или Великого, как он тогда назывался). А служил тогда он в Управлении строящейся Северо-Кавказской железной дороги в Ростове-на- Дону. На поезд они сели в Ярославле — «пришли пешком на станцию, но вошли в жёлтый вагон (первого класса), заняли роскошное двухместное купе».

«А билеты, Васенька, мы не купили! Что теперь будет! Вот стыда-то!» — волновалась дисциплинированная смольнянка. Но молодой инженер, имевший право бесплатных поездок по всем немногочисленным тогда железным дорогам России, только усмехался в усы, а об этом своём праве ни слова. «Ох, и тряслась же я трое суток, — рассказывала мне бабушка — только в Ростове на квартире он всё и объяснил!»

Обвенчались дед с бабушкой где-то по пути у «станционного попа» (по бабушкиным словам «за три рубля и бутылку казённой, потому как без свидетелей»), и только уже из Ростова-на-Дону дед послал телеграмму родителям жены в Ростов Великий.

Ответ не заставил себя ждать: рассерженный Павел Николаевич Шереметьев (помещик, едва сводивший концы с концами) лишил строптивую дочь наследства «по причине мезальянса» Для старинных допетровских боярских родов брак с «екатерининским дворянином» был невыносимой обидой даже в конце Х1Х века! Но молодые только усмехнулись: младшей дочери небогатого помещика должно было достаться немного! А громкая фамилия с замужеством так и так исчезала!

Дед был одним из главных инженеров СКЖД, дослужился, как я уже упоминал, до тайного советника и вышел в отставку, продолжая читать лекции по путям и сигнализации в Институте. На огромном по городским условиям Ростова участке своей матери Анфисы Николаевны дед, как я уже писал, построил дом. Себе взял второй этаж, а на первом сделал две квартиры для дочерей Марии и Лидии, чтоб было, где жить, когда выйдут замуж.

Павел, мой отец, жил наверху с родителями до окончания гимназии, после чего сразу уехал в Москву и поступил в Строгановку. Потом учился в Школе Ваяния и Живописи вместе с Маяковским и Бурлюками. Носил и морковку на причинном месте, как «будетлянин».

И до революции и после, лето он проводил у родителей. Одно время был «ничевоком», клуб которых бушевал в Ростове. Но писал отец все больше портреты знакомых.

Как-то раз, когда он прогуливался с морковкой, его замёл на улице патруль. Отца водворили в камеру ростовской ЧК, но разрешили позвонить домой, крайне изумившись такому редкому явлению, как «телефон в доме частного обывателя».

Бабушка тут же послала Марию на телеграф отправить телеграмму Маяковскому, надеясь, что поэт вступится за бывшего однокурсника. Так и произошло.