Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

У меня не было ни четко осознанных страхов, ни предчувствия катастрофы – было лишь ощущение встречи с чем-то совершенно необъяснимым и глобальным. Даже мою восьмилетнюю сестрицу Веру одолевало какое-то внутреннее беспокойство – она казалась более непоседливой, чем обычно.

Я видел колыхание желто-зеленой воды, вздыбленной белыми бурунами, слышал ритмичный шум прибоя, вдыхал резкий, соленый запах моря. Вглядываясь во тьму, пытался отвлечься подсчетом огней на противоположном берегу залива и спрашивал себя, взорвет ли эту привычную безмятежность враждебный грохот орудий. Справа, вдали, в небе светилось медно-красное пятно – отражение огней Петербурга. Слева, подобно одиноким часовым, высились неясные очертания мощных фортов Кронштадта, над которыми внезапно вспыхивал луч прожектора.

…Мы сидели, не проронив ни слова, до поздней ночи и внимательно вслушивались в рокот волн, будто ожидая от них откровения.

Тревожное ожидание прервалось, как только на стенах домов в городах и поселках расклеили императорский манифест об объявлении войны. Тотчас тревога, дурные предчувствия и споры сменились энтузиазмом и победоносными настроениями. Россия сплотилась в стремлении к общей цели.

Улицы Петербурга, на которых еще несколько недель назад происходили беспорядки и антиправительственные демонстрации, заполнились толпами людей, несущих национальные флаги и поющих национальный гимн. Тысячи экзальтированных горожан стояли перед посольствами Франции, Великобритании и Сербии, выкрикивая лозунги солидарности и приветствия. Но наиболее впечатляющие сцены происходили вокруг Зимнего дворца. Огромная площадь перед ним была забита людьми, стекавшимися туда со всех концов города. В этих людских потоках шли плечом к плечу крестьянки, студенты университета, торговцы, школьники, заводские рабочие, лавочники. Они несли иконы и портреты членов императорской семьи. Люди шли с желанием продемонстрировать свою лояльность царю и согласие с политическими шагами власти.

Временами на балконе появлялся император и приветствовал публику, и тогда шум и крики стихали, дети опускались на колени. Кто-то из толпы затягивал гимн, и тотчас его подхватывали сотни голосов. В воздухе мощно звучало «Боже, царя храни». Ничто не сотрет из памяти великолепную, внушающую благоговение картину единения царя и русского народа накануне великого испытания.

Эти проявления массового энтузиазма носили подлинный и спонтанный характер, поскольку в начале войны лишь немногие политические силы России были способны формировать общественное мнение и еще не научились манипулировать им. В искусстве пропаганды российские власти не отличались изощренностью. Политические партии, общества, профсоюзы, клубы и патриотические организации в том значении, как их понимали на Западе, были немногочисленны. Русский же народ систематической обработке идеями воинственного национализма не подвергался.

Каждый русский был убежден, что его страну вынудили взяться за оружие для защиты справедливости. На уличную демонстрацию люди выходили для выражения своих искренних чувств. Происходящее будоражило меня и окружающих людей – в час испытаний Россия казалась более величественной, чем прежде. Если это и было всего лишь массовым помутнением рассудка, то определенно безумие носило черты возвышенные. Кроме того, для доказательства искренней поддержки политики правительства имелось свидетельство более впечатляющее, чем энтузиазм толпы.

Всеобщая мобилизация, призыв на воинскую службу миллионов резервистов были осуществлены без каких бы то ни было затруднений. Эта быстрота и четкость стали серьезным ударом по планам германского Генерального штаба – ведь расчет был на неповоротливость российской власти и мятежные настроения в обществе, способные вызвать беспорядки и проволочки. Настроение людей, выстраивавшихся в длинные очереди перед призывными пунктами, можно было определить безошибочно: по-иному выглядели лица крестьян, служащих, рабочих, суровые, исполненные решимости, когда они еще не по-военному маршировали по улицам в цивильной пока одежде. Их провожали женщины, шедшие по тротуарам быстрой походкой, с обеспокоенными лицами, но без слез.

Душевное состояние людей, отправлявшихся на войну, можно было почувствовать и на железнодорожных станциях, где войска садились в эшелоны, следовавшие на фронт. Не было наигранного веселья, пьянства, истеричной бравады. А если кто-то из таких добровольцев и находился, люди виновато улыбались и отводили взгляд. Офицеры и другие распорядители были поглощены исполнением долга, следя за тем, как рота за ротой погружались на платформы.

Гвардейские полки, дислоцированные в Петербурге и пригородах, отправились на фронт среди первых. Гвардейцы составляли неотъемлемую часть городской жизни: без них не обходилось ни какое-либо торжество, ни бал, ни собрание. Любое общественное мероприятие расцвечивалось их парадными формами. Опрятный, нарядный вид горожан сообщал Петербургу респектабельный вид, а блеск и щегольство офицеров придавали еще и неповторимое своеобразие.

Гвардейцы были цветом русской аристократии, и фамилии большинства из них навеки занесены в анналы истории. Офицеры соперничали друг с другом в выполнении долга перед государством и в преданности трону. Справедливости ради следует сказать, что многие из них лихо пили, проматывали деньги, жили не по средствам, и все это не без некоторого шика, поэтому все равно они оставались любимцами двора и петербургского общества. Тот факт, что гвардейцы направлялись на фронт среди первых, был показателем высокого морального духа, с которым Российская армия вступала в войну.

Отъезд гвардейцев изменил облик города и заставил жителей Петербурга первыми почувствовать тяготы войны. Согласно закону о всеобщей воинской повинности большинство здоровых мужчин оказались либо на действительной службе, либо в составе резерва первой очереди, откуда пополняли отправлявшиеся на фронт воинские части. Все семьи провожали родных и близких, и наша семья не была исключением.

Отец получил приказ возглавить хирургическое отделение медицинской службы при Штабе сухопутных сил и покинул дом, как только была объявлена война. Отправились на войну и оба моих дяди. Один из них в звании полковника командовал саперной частью, другой в звании подполковника – автомобильным подразделением. Сестра Ирина вышла замуж в первую неделю войны, и мой шурин, служивший офицером резерва гвардейской инженерной части, ожидал отправки на фронт в ближайшее время. Уходили на войну отцы, сыновья, братья, друзья, слуги; перспектива остаться дома удручала.