Рада Аллой - Веселый спутник. Воспоминания об Иосифе Бродском

и снаружи шумит густая,

еще не желтая, мощь Китая.

И еще гораздо позднее мы с Ирой устроили бурное обсуждение, уже по электронной почте, на тему «Образ пустыни в стихотворении „Письмо в оазис"».

Не говорю о метафорах, об аллюзиях — их понимание в конце концов приходит при внимательном чтении, при обдумывании. Но некоторые стихи я так и не могу понять, совсем не обязательно поздние. Мечтаю, например, чтобы кто-нибудь из тех исследователей творчества Бродского, чье мнение я уважаю, взялся объяснить мне даже не смысл, а содержание изумительно красивого стихотворения «Загадка ангелу». Конечно, я его знаю наизусть уже 46 лет, но не понимаю абсолютно! От чьего лица идет рассказ? В чьем напряженном взоре маячит море, разрезанное окном? Кто «бродит в темноте по пляжу» — тот ангел, что «давит устрицы в песке»? О какой краже предупреждает удод? Кто задает ангелу загадку и в чем, собственно, эта заглавная загадка состоит? В третьей строфе, которая являет собой одну-единственную фразу со сложным, но все же вполне распутываемым синтаксисом, — я, к сожалению, не понимаю просто ничего. Так что это такой себе сигнал SOS: кто может помочь — отзовитесь!

Как я сейчас завидую американским студентам Иосифа, читая воспоминания о его семинарах! Именно о таком менторе я мечтала всю жизнь. И вот, оказывается, он долго был совсем рядом, доступный для вопросов, а я тогда вообще «не умела спросить» (как «четвертый сын» из пасхальной Аггады), а потом узнала себя в письме Сенеки Луцилию, где он говорит о собаках, что ловят на лету кусок хлеба или мяса, а поймав, «сразу заглатывают целиком и снова разевают пасть в надежде на будущее». Так же и мы, — пишет Сенека, — если «фортуна что и бросит нам, насторожившимся в ожиданье», — мы это немедленно проглатываем и «снова стоим, навострив уши и готовые схватить». Ну в точности, как я! Всякий раз при встрече с Иосифом просила почитать «новое», как будто прежнее было исчерпано, а не просто мною проглочено и выучено наизусть. Правда, прослушав новые стихи, я нередко проникалась жалостью к себе вчерашней и всем прочим людям: как это мы жили в мире, где этих стихов не было, где они не существовали, пока их не вызвал к жизни — совершенно непостижимым образом — вот этот мой сегодняшний гость.

Несколько лет после свадьбы нам с Эдиком пришлось скитаться по съемным квартирам. Сначала жили в центре, неподалеку от Иосифа: то в Артиллерийском переулке, то на улице Фурманова. Одна крохотная, но очаровательная квартира принадлежала симпатичному мальчику Коле Смирдину, потомку знаменитого книгоиздателя. Наших гостей, в том числе Иосифа, поражало ее необычное убранство: там была шведская стенка, ломберный столик с зеленым сукном и большой шкаф с зеркалами не только на дверце, но и на обоих торцах!

В то время, в 1960-х, жители центра понемногу разъезжались, строили кооперативные квартиры и оказывались на окраине и без телефона, так что трудно было договориться о встрече. Мы тогда снимали комнату далеко, в Автово, на улице Возрождения, посему именовались «друзья с улицы Ренессанс». Досадно было, проехав полгорода, найти комнату запертой. Тогда Иосиф оставлял у соседей записки. Вроде: «Марина и я, ваш Иосиф, были у вас, вас не застали. Передаем вам привет. Когда бы нам зайти, а? Я по утрам дома». И рисуночек: лодка под парусом, волны, камни на берегу. В другой раз в рифму: «Были у вас, но не застали. Alas». Под подписью нарисован череп и под ним скрещенный с костью молоток.

Я прекрасно понимала, что не от хорошей жизни Иосиф посещает наш дом, просто это было одно из немногих мест, где он мог провести вечер с М. Б. Ведь речь идет о Ленинграде шестидесятых годов, где человеку без денег податься было некуда. Точно так же все время ссылки Иосифа мы были «дуплом» для передачи писем М. Б., и это слово в нашей с ним переписке повторялось неоднократно.

Без телефона мы жили и в построенном на Голодае кооперативе, договориться о встрече было трудно. Но гости приходили каждый день, так что Иосиф, как правило, заставал у нас наших друзей, по большей части геологов. Геологи были самыми свободными из несвободных советских людей, особенно во время полевых сезонов. Эта свобода передвижения хотя бы в узких пределах очень манила и соблазняла Иосифа. Думал ли он, что ему предстоит объездить весь мир? Пока что Иосиф очень завидовал моим экспедициям на Курилы, Камчатку, в Среднюю Азию, на Белое и Баренцово море: биологи тоже не были обделены такими радостями. Но почему-то именно к геологам в стране относились с особым пиететом, который усиленно поддерживало радио всеми этими шлягерами: «…держись, геолог, крепись геолог», над которыми сами геологи откровенно издевались, — это был такой же официоз. Помню, Эдик привез откуда-то плакат, вызывавший гомерический хохот: «Советские геологи! Быстрее овладевайте богатствами нашей родины». (Кажется, в ходе перестройки этому лозунгу наконец вняли, но отнюдь не геологи, и таки быстро овладели.)

Геологов в дом привел, конечно, Эдик, но среди наших гостей были не только они. Мои подруги занимались физикой, математикой, историей, языками, да мало ли чем. Иногда Иосиф находил у нас интересного для себя собеседника, но мог, конечно, и окрыситься на ни в чем не повинного человека и велеть ему замолчать. Было и такое. Но бывал и исключительно мил. Новые люди его нисколько не смущали, он охотно читал стихи, а потом принимал участие в застолье.

Говорили, главным образом, о книгах, о фильмах. Помню некоторые реплики Иосифа. Например, он посмотрел «Нюрнбергский процесс» и восхищенно цитировал ключевую фразу: «Во имя чего уцелеть?» А однажды требовательно спросил у моей подруги Наташи (адресата стихотворения «Живу без любви к вокзалам»): «Ты посмотрела наконец „Пепел и алмаз"?» — «Да». — «Ну и?» — «Слишком поздно». Иосиф согласился с тем, что этот фильм, вышедший в 1958 году, в 1965-м уже не может произвести такого впечатление, какое осталось некогда у него.

В другой раз Иосиф с порога заговорил о «Комедиантах» Грэма Грина, которые только что прочел. Особенно его впечатлила сцена в гостинице, когда отряд тонтон-макутов капитана Конкассера угрозами и побоями довел Брауна до того, что тот от страха обмочился и с него капало на пол. Вообще, это было время трилогии Фолкнера и нашей с Наташей влюбленности в Гэвина Стивенса, которую Иосиф нам понимающе прощал. Как-то у нас зашла речь о любимых фразах из книг, и я назвала реплику Гэвина в адрес Флема Сноупса: «Вы такой же, как я — вам наплевать на истину, вам дороже всего справедливость!»