Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет

Следующий шаг Скобелев предпринял летом того же года, во время своей парижской поездки. На этот раз он решил использовать пребывание за границей Лорис-Меликова для того, чтобы прозондировать возможность привлечения его к участию в осуществлении своих планов. Об этом свидании мы знаем по рассказу А.Ф.Кони, находившегося с Лорис-Меликовым в дружеских отношениях. Человек безупречной честности, Кони, конечно, точно передает слова собеседника. Свидание состоялось в Кельне. «Там он меня встретил роскошным обедом, экстренным вагон-салоном и т. д. Мастер был на эти вещи! Встретил на дебаркадере, с напускной скромностью, окруженный все какими-то неизвестными… Умел играть роль!.. Когда мы остались в вагоне вдвоем со Скобелевым, — рассказывает Лорис-Меликов, — я ему говорю: «Что, Миша, что тебе?» Он стал волноваться, плакать, негодовать… «Он меня даже не посадил!» и затем пошел, пошел нести какую-то нервную ахинею, которую, совершенно неожиданно, окончил словами: «Михаил Тариэлович, вы знаете, что, когда поляки пришли просить Бакланова, командовавшего в Августовской губернии, о большей мягкости, он им сказал: «Господа! Я аптекарь и отпускаю лишь те лекарства, которые пропишет доктор (Муравьев); обратитесь к нему!» То же говорю и я! Дальше так идти нельзя, и я ваш аптекарь. Все, что вы прикажете, я буду делать беспрекословно и пойду на все. Я ему устрою так, что если он приедет смотреть четвертый корпус, то на его «Здорово, ребята!» будет ответом гробовое молчание… Я готов на всякие жертвы, располагайте мною, приказывайте! Я ваш аптекарь!..» Я отвечал ему, что он дурит, что все это вздор, что он служит России, а не лицу, что он должен честно и прямодушно работать и что его способности и влияние еще понадобятся на нормальной службе и т. д. Внушал ему, что он напрасно рассчитывает на меня, но он горячился, плакал и развивал свои планы, крайне неопределенные, очень долго. Таков он был в июле 1881 г. Это мог быть роковой для России человек — умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений».

Из рассказа Лорис-Меликова можно понять, что в беседе с ним проявились те черты характера Скобелева, о которых говорилось в его общей политической характеристике. Предприняв зондаж и встретив со стороны собеседника увещевания в благоразумии, он не стал раскрываться перед отставным диктатором, так как убедился, что рассчитывать на него нельзя. С другой стороны, то, что сказал Скобелев, нельзя было повернуть против него. Формально говоря, из его высказываний и планов, «крайне неопределенных», следовало только одно: что он недоволен царем за прием после Ахал-Теке. Но это было естественно и к тому же общеизвестно, в этом не было ничего нелояльного по отношению к режиму в принципе. Это формально. А по существу, если читать между строк, становится совершенно понятно: это было предложение совместного антимонархического выступления. Именно так это поняли революционеры. Исследователь народнического движения В.Я.Богу-чарский писал: «Есть известия о том, что будто бы, опираясь на свой авторитет «белого генерала», Скобелев являлся к Лорис-Меликову с предложением совершить самое решительное пронунсиаменто». Лорис-Меликов, конечно, прекрасно понял Скобелева. При всей неопределенности формы, в которой тот развивал свои планы, из его рассказа хорошо видны их направленность и крайняя решительность. Понял… и отказался. Так далеко в своем либерализме он не шел. Что же касается характеристики Скобелева как человека без убеждений, то этот шаблон всегда применялся к волевым и решительным людям, действовавшим вопреки букве закона во всякую переходную эпоху.

Все эти шаги предпринимались белым генералом, конечно, конфиденциально. Но он не стеснялся таких действий и высказываний, о которых заведомо было известно, что они будут доведены до сведения начальства и самого царя.

В начале 80-х гг., после самого большого успеха террористической деятельности народовольцев, убивших Александра II, правящую верхушку и царский двор охватил панический и вполне оправданный страх перед новыми покушениями. Не полагаясь уже на полицию, для борьбы с тайными революционными организациями они решили создать столь же тайную организацию контрреволюционеров, которая должна была повести борьбу против революции средствами самих революционеров: выслеживать и физически устранять вождей и активных деятелей народовольческих организаций. Организация, получившая название «священной дружины», имела центральный комитет в составе Воронцова-Дашкова, генерала Ширинкина (дворцовый комендант), генерала Дурново (казначей). Душой дружины был граф П.П.Шувалов (граф Боби), которому помогали П.П.Демидов (князь Сан-Донато) и князь Щербатов. Игнатьев дал им уничтожающую характеристику:»… Шувалов: он ретивый, но молод, неопытен… Сан-Донато донельзя глуп, но все же лучше кн. Щербатова, заведомого вора». Характеристика Игнатьева оказалась, как всегда, верной, вплоть до того, что Щербатов, допущенный к денежным средствам организации, проворовался, едва начав свою деятельность. Есть данные, что в ЦК входил великий князь Владимир Александрович. Организация имела в столице и в провинции местные отделения, которые, в свою очередь, ведали «пятерками» рядовых сыщиков и террористов. Для руководства черновой шпионской работой был приглашен бывший сотрудник недавно ликвидированного ненавистного народу III Отделения генерал В.Н.Смельский, оставивший интересный дневник.

Естественно, «дружинникам» хотелось заполучить в свою организацию такое лицо, как Скобелев. «Генералу Скобелеву тоже предложили вступить в эту лигу, но он отказался наотрез», — вспоминал Кропоткин. Более подробно об этой истории рассказал Смельский:»… когда Скобелев, военный герой, приехал в Петербург и, желая получить в гостинице, где остановился, поболее комнат и, услыхав, что более того, что ему дали, не могут отвести других номеров, т. к. они заняты офицерами-кавалергардами, Скобелев проговорил иронически: «Экс-дружинниками», — то слова эти были доведены до сведения великого князя Владимира Александровича и государя, и вследствие этого Скобелев был приглашен к военному министру Ванновскому. Ванновский спросил его: правда ли, что он это сказал? И Скобелев ответил: «Да, это правда, и скажу при этом, что если бы я имел хоть одного офицера в моем корпусе, который бы состоял членом тайного общества, то я его тотчас удалил бы от службы. Мы все приняли присягу на верность государю, и потому нет необходимости вступать в тайное общество, в охрану».

Своим отказом, сделанным в такой резкой форме и сопровождавшимся указанием на несовместимость пребывания в «дружине» с военной службой, Скобелев открыто противопоставил себя не только этой организации, но и правительству и самому царю. «…Он (Скобелев. — В.М.) был в числе немногих сановников, — писал Богучарский, — отказавшихся вступить в «Священную дружину». Неизвестно, кого подразумевал Богучарский под этими «немногими», но можно не сомневаться, что ни один из них не высказал такого нескрываемого презрения к «дружине», как это сделал Михаил Дмитриевич, назвавший ее «охраной». Вполне вероятно, что сыграло свою роль и традиционное для русского офицера презрение к полиции и жандармерии, ко всякому шпионству, сыску и доносительству. «О тех, которые меняли свой мундир на полицейский, Скобелев потом и слышать не мог… Когда у него просили за них, он обрывал прямо: — Ни слова, господа! Вперед говорю, ничего не сделаю. Он с голоду не умирал. Я этого рода оружия терпеть не могу, вы сами это знаете!»