Павел Михайлов - 10000 часов в воздухе

Пастбища находились неподалеку от деревни, на берегу Днепра. Отлучиться с выгона нельзя было ни на минуту. И всё же свободное время находилось. Чего-чего только не успевал я переделать за долгие месяцы пастушества! И над учебниками часами просиживал, и книги разные читал. Удавалось даже рыбу половить. А иной раз наловишь лягушек да на эту приманку и таскаешь раков из реки. Наскучат книги — примусь корзинки из ивовых прутьев плести.

Едва я закончил сельскую школу, как меня определили на постоянную работу. Чтобы разделаться с долгами, которых у нас после всех несчастий накопилась уйма, мать вступила в артель. Эта артель разрабатывала ближний известковый карьер, обжигала известь в ямах и отвозила на кожевенный завод, в город Сычёвку. Вместе с матерью я стал работать в артели возчиком.

У нас, ребят, была озорная игра: набьём бутылку негашёной известью, зальём водой и, крепко закупорив, взрываем. Мы даже наловчились при помощи известковых бутылок глушить рыбу в Днепре. Бутылка разорвётся в воде, оглушённая рыба всплывает наверх — бери её голыми руками. Но за этот хищнический лов нам крепко доставалось от взрослых, и мы отказались от него.

Однажды наше баловство едва не закончилось катастрофой. Мой товарищ Митя, готовя снаряд, замешкался, и бутылка зашипела у него в руках. Насмерть перепугавшийся Митя швырнул бутылку от себя так, что она угодила под окна соседского дома. Опасаясь, как бы не случилось беды, я кинулся к шипящей бутылке и с силой отбросил её подальше от дома. Бутылка, не долетев до сугроба, куда я метил, взорвалась; осколком мне поранило ухо, а в одном из ближайших домов выбило стекла.

С того дня я прослыл героем среди ребят. Правда, они не знали, что этот поступок был совершён мной под впечатлением только что прочитанного рассказа о матросе Кошке — герое обороны Севастополя. Но вскоре об этом случае узнала наша учительница, и мы прекратили возню с бутылками — подействовал крепкий нагоняй Лидии Ивановны.

— Ты нос задрал! — пробирала она меня. — Думаешь — великое геройство совершил? Не понадобилось бы твоё «геройство», если бы вы не занимались глупыми, опасными играми. Ты свою храбрость для полезного дела лучше побереги.

Так впервые в жизни мне довелось услышать о разнице между бессмысленным ухарством и подлинным героизмом. Теперь, когда я возил известь в Сычёвку, мне и в голову не приходило развлекаться «известковой гранатой».

В Сычевку ездил я не один — с обозом. Шагая за санями и прислушиваясь к скрипу полозьев, я думал о своей судьбе. Не прельщала меня, конечно, ни профессия возчика, ни жизнь в Гришкове. Хотелось учиться. Но кто мне поможет в этом? И вот я отважился. Получил справку об окончании сельской школы и стал ждать: авось выпадет подходящий случай — снова поступлю учиться…

Когда подошла моя очередь везти в артельном обозе известь, я встал раньше всех, собрал свои документы, оседлал нашу лошадку Мушку и вместо Сычёвки помчался в районный центр Холм-Жирковский. Там была ближайшая к нам школа-семилетка. Хватиться меня дома не успели. К тому же я отправился не обычной проселочной дорогой, а пустынной тропкой, через лес, чтобы меня никто не перехватил:

Я разыскал директора Холм-Жирковской школы и обо всём рассказал ему:

— Учиться хочу — и буду учиться. Но жить мне негде. Ни одежды, ни обуви у меня нет, средств тоже никаких.

Директор выслушал меня и улыбнулся:

— Откуда ты взялся такой, что ничего у тебя нет?

Я вспыхнул.

Заметив это, он успокоил меня:

— А ты, друг, не очень смущайся! У нас для таких, как ты, неимущих, общежитие приготовлено. Постараемся помочь тебе… Да не благодари, — остановил он меня на слове «спасибо». — Я тут ни при чём. Советская власть о таких, как ты, заботится.

В тот же день я был зачислен в пятый класс. До начала учебного года оставалось ещё больше месяца, но домой я возвращался радостный: принят в семилетку!

Впереди меня ожидали ещё немалые трудности. Прежде всего на меня дружно напали сёстры: почему я неведомо куда угнал лошадь, как я смел срывать отправку извести в Сычёвку. Потом-то я узнал, что известь вместо меня отвёз дедушка Дмитрий, отец матери, — он жил в соседней деревне.

Матери дома не было. С тревогой ждал я её возвращения. А когда рассказал ей, что поступаю учиться, она поплакала немного и сказала:

— Один ты у нас мужик в семье. Трудно без тебя будет… но и без учёбы, как видно, нельзя… Что же делать, Павлуша?

Я успокоил мать как мог, обещал ей летом по-прежнему работать в хозяйстве, приходить домой не только в зимние и весенние каникулы, но и каждый выходной день.

…Никогда не забуду 1 сентября 1929 года. Проснувшись на рассвете, я собрал наскоро небольшую котомку и отправился в Холм-Жирковский. Так я преодолел первое препятствие на пути к заветной цели.

Учиться здесь было гораздо легче, чем дома: никто не отрывал меня от занятий. Правда, и в общежитии не всегда было спокойно. Кое-кто из школьников увлекался невинной, но очень шумной игрой — боем подушками. Подушечные бои прекратились лишь после того, как озорники по ошибке угодили подушкой в голову заглянувшему в общежитие учителю математики.

— Окружности в воздухе практикуетесь чертить? — вздохнул учитель, старательно счищая налипший на костюм пух. — Посмотрим, как вы их завтра на доске начертите, — добавил он и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Директору школы учитель ничего не сказал об этом случае, но баловников на уроках гонял крепко.

Жилось ученикам в Холме совсем неплохо. Школьное общежитие было чем-то вроде нынешних интернатов, в нем мы и кормились. Кроме того, школа одевала и обувала учащихся. И всё же я постоянно нуждался. Тетради, ручки, карандаши, а главное — учебники приходилось покупать за свой счёт. Денег же у меня не было, и подрабатывать я не мог — каждый выходной день я обязан был приходить в Гришково, чтобы помогать домашним по хозяйству.

Когда положение, казалось, стало безвыходным, пришла в голову мысль: не попробовать ли лепить игрушки? В следующее же воскресенье я уселся за лепку и наготовил массу всякой всячины: свистулек, птиц, зверушек. Оставалось подумать, где их обжечь. Требовалась специальная печь. Каким-то образом дед уговорил гончара посадить мои изделия в свою печь.

А через неделю мы с дедом чуть свет отправились на холм-жирковский базар.

Протянув мне корзинку с обожжёнными свистульками, дед сказал:

— Возись ты сам с этой чепухой!

Я наотрез отказался: школа находилась неподалеку от рынка — меня мог увидеть любой из учеников или учителей. Дед махнул с досады рукой и высыпал содержимое корзины на прилавок. Взяв самого маленького петушка, он засвистел что было силы.