Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

В те годы Сталин стал очень подозрительным. Он часто всматривался в глаза человека и говорил ему со своим грузинским акцентом: «Почэму это у тэбя взгляд такой бэспокойный?» или: «Что-то ты пэрестал смотрэть мне в глаза». После того этот человек пропадал, и все знали: не дай бог упомянуть о нем в разговорах со Сталиным или даже друг с другом. Все боялись не только его, но и друг друга тоже. Так погибли маршалы Блюхер и Тухачевский и много честных и заслуженных революционеров. Зловещее замечание Сталина однажды услышал и Буденный:

— Что-то, я вижу, разлюбил ты меня, Сэмен Михайлович.

Знаменитый герой заволновался:

— Что вы, Иосиф Виссарионович! Да я за вас в огонь и в воду, только прикажите!

— А если нэ разлюбил, то почему ты мнэ свою фотографию нэ подаришь?

— Да я давно хотел, Иосиф Виссарионович! Ей-ей, собирался…

— Ну, если собирался, то подари тэпер.

Буденный быстро сбегал за фотографией:

— Вот, принес, Иосиф Виссарионович, карточку.

— Вижу, что принэс. Тэперь подпиши.

Буденный сел к краю стола, взял ручку и застыл в нерешительности — как написать?

Для него легче было срубать головы шашкой, чем написать несколько слов. Он боялся написать «Дорогому» — это могло показаться Сталину слишком фамильярным; и боялся написать «Глубокоуважаемому» — это могло показаться слишком холодным (в этом месте рассказа я вспомнил, как годы назад мой отец испытывал такие же муки, когда собирался писать Сталину и просить квартиру). А Сталин ходил позади нерешительного маршала и курил трубку. Видя его замешательство, сказал:

— Что, нэ можешь сам написат?

— Никак не могу, Иосиф Виссарионович.

— Хочэшь, я тэбе продиктую? Пыши: «Великому и гениальному»… написал? Пыши дальше: «создателю Первой конной армии»… написал? Пыши дальше: «Иосифу Виссарионовичу Сталину и подпыши — от Семена Михаловича Буденного». Напысал?

— Написал, Иосиф Виссарионович!

— Ну, тэпер вижу, что ты меня нэ разлюбил. Поэтому хочу подарит тэбс свою фотографию.

И написал: «Действительному организатору Первой конной армии С.М.Буденному от И.В.Сталина». Эту фотографию мы и видели.

Рассказав, маршал добавил:

— Теперь понимаете, почему картина «Сталин принимает парад Первой конной» — это выдумка художника.

Рассказ Буденного произвел на нас гнетущее впечатление: вот какие игры унижения разыгрывал характер диктатора за Кремлевской стеной! Это было похоже на сумасбродства римского императора Нерона две тысячи лет назад. Но, по крайней мере, римский Сенат терпел-терпел, а все-таки проголосовал за казнь императора, и тот вынужден был покончить с собой. А во всем окружении Сталина не было никого, кто бы хоть в чем-то возразил ему. Буденный, этот рубака-кавалерист, герой революции, вел себя со Сталиным, как трусливый раб.

Интересно было бы узнать: насколько Сталин верил в ореол величия и гениальности своей личности, которые сам культивировал? Из рассказа Буденного выходило, что это была типичная игра параноика — он возвышал себя за счет унижения своего окружения (и всего советского народа!).

Даже Языков не знал, как реагировать на рассказ о фотографии — удивляться, возмущаться? Всю обратную дорогу мы молчали, думая одно и то же.

И наступил тот логический момент в каждой любви, когда Ирина сказала мне:

— Я беременна.

Она сказала это не радостно, а растерянно — ведь ничего в нашей жизни еще не было решено, у нас не было жилья, мы мало зарабатывали и совсем не были готовы к такому исходу любви. Я на мгновение растерялся, но тут же обнял и притянул ее:

— Я вас обоих ни-ког-дане брошу.

Первым делом надо сказать родителям и вместе с ними что-то решать. Они тоже были в некоторой растерянности — все из-за неустроенности нашего быта. И вот я впервые привел Ирину в наш дом — познакомить с родителями. Поднимаясь по грязной деревянной лестнице на второй этаж, она смотрела на все с тем же чувством растерянности — она еще никогда не видела такого бедного дома. И такой тесной комнаты она тоже не видела. Ирина росла в относительно благополучной писательской семьс, они и все их знакомые жили в намного более приличных условиях. Я ласково поддерживал ее, старался хоть как-то ободрить. Глядя вокруг ее глазами, я стеснялся неустроенности нашей жизни — она еще больше усугубляла неуверенность в будущем. Но родители были на высоте, особенно мама — она сделала все, чтобы Ирина чувствовала себя в своей семье.

Мама никогда не была практичной, но каким-то образом умела находить выход из любого положения. И на этот раз она тоже сделала невозможное: договорилась вскоре со своей старшей сестрой, Тоней, у которой были две комнаты в большой коммунальной квартире в центре Москвы, чтобы мы все временно переехали к ней, обменявшись жильем на полгода-год. А там видно будет.

Пора мне было подумать не только о своем будущем, но и о будущем своей семьи. Я пошел к Языкову, с которым у меня уже были очень доверительные отношения:

— Дмитрий Ксенофонтович, теперь я женатый человек.

— Знаю, слышал — наши бабы мне донесли. Все они об этом говорят.

— Как они узнали — я им не рассказывал?

— Бабы всегда все знают.

— Я пришел просить у вас тему для кандидатской диссертации и узнать — могу ли я подавать в аспирантуру?

— Тема у меня есть — хирургическое лечение привычного вывиха плеча. Благодатная тема.

Тема действительно была «благодатная» — когда происходят многократные вывихи в плечевом суставе, это называют «привычным вывихом». Тема для диссертации очень конкретная и мало разработанная: в то время еще немного было научных статей об этом и не было диссертаций. Но для меня в этом была одна загвоздка — в клинике лечили привычный вывих методом прежнего шефа, профессора Фридланда. Языков предложил его идею, но этого мне не сказал. Если без разрешения автора метода я буду описывать в диссертации то, что он предложил, я могу оказаться в неловком положении — обойти автора было бы некрасиво. Что делать? Я быстро думал: «Спросить об этом Языкова или не спрашивать?» И решил поговорить о тактике с Ксаной — доцентом Винцентини. Все знали, что годы назад, когда был арестован ее муж Сергей Королев, она была любовницей Фридланда. Может, она поможет связаться с Фридландом? Пока я сказал шефу:

— Очень интересная тема, спасибо.

Языков был явно доволен, что я не задаю лишних вопросов. Сам он почти никогда не упоминал имя Фридланда и не очень любил, если при нем это имя упоминали. А я, к тому периоду моей жизни, уже усвоил рациональное правило поведения: никогда не задавай лишних вопросов о взаимоотношениях других людей, это может только повредить. Он продолжал: