Иоанна Хмелевская - Автобиография. Старая перечница

Зося с Моникой раньше нас покинули «Бухару» и отправились в какой-то большой магазин, мы с Робертом остались вдвоем. Он понесся на помощь машине, я потопала следом. Придя на место опустевшей стоянки, я не нашла ни машины, ни сына, ни полиции. Невестки с внучкой тоже не было. Я не знала, на что решиться, а главное — не знала, что случилось с машиной. Забрали ее или нет? Сотового у Роберта с собой не было, девчонки же не услышат сигнал, если они в шумном магазине.

Я чувствовала себя чем-то вроде шпиона-связного. Уселась за столиком в ближайшем бистро и принялась пить все подряд: кофе, грейпфрутовый сок, минералку, пиво, белое вино, при этом я бдительно вертелась во все стороны. Вот только красного вина не заказывала, вместо красного они наливают всякую гадость.

Первым явился Роберт. Пешком, машину поставил на стоянку в казематах, тех самых, подземных, их развелось в Париже множество, места там всегда есть, вот только я эти подземелья не выношу. Теперь уже вдвоем мы принялись ждать Зосю с Моникой. Немного подкрепились напитками. Потом девчонки явились, тоже подкрепились напитками. Вот таким образом мы провели почти половину парижского дня напротив магазина «Бухара».

Если кто-то подумал, что на этом «Авенсис» закончил откалывать свои номера, то он сильно заблуждается.

А теперь опять маленькое лирическое отступление. Если не ошибаюсь, именно в ту поездку мы очень обидели австрийцев. Правда, австрийцы об этом никогда не прочтут и, следовательно, не узнают о наших оскорбительных инсинуациях в их адрес, но я все равно чувствую себя виноватой перед ними и хотела бы извиниться. В конце концов, очень приятная страна и такая красивая столица!

На номерах австрийских машин должна фигурировать буква А. В разгар туристического сезона Париж переполнен людьми всех национальностей, кроме французов, мы уже к этому привыкли, но нас поразило странное стечение обстоятельств. Если мы едем по улице, а у нас под носом машина ползет как улитка, то это обязательно австриец. Если на оживленной площади остановлено движение из-за неумелых действий какой-то машины, то на ней непременно австрийские номера. Если какой-то идиот перегородил нам выезд, то это опять обязательно австриец. Что-то слишком много развелось этих австрийских идиотов, просто бросаются в глаза.

— Слушай, «А» — это Австрия? — в полной растерянности спросила я сына.

— Австрия, — подтвердил он.

— Но ведь они себя называют на «О» — Osterreich.

— А для всех остальных — Австрия. У них ведь социализма не было?

— Не было. Не подфартило им.

— Значит, машины у них свободно продавались.

— Насколько мне известно — свободно.

— Вот и развелось австрийских машин. У них там что — прерии? Саванны? Безлюдные пустыни?

— Какие пустыни! В основном горы.

— Так, может, они не умеют ездить по плоским поверхностям?

Нет, это просто невозможно! Чуть ли не на каждой улице австрийский кретин тем или иным способом мешал движению. Мы гадали, уж не оккупировала ли Париж австрийская молодежь, только-только получившая права. Или так называемые «воскресные» водители. Или просто ненормальные.

Но откуда в Австрии столько ненормальных?

Роберт первым обратил внимание на проехавшего на красный свет очень странного австрийца.

— Тебе не кажется, мамуля, что он слишком загорелый?

И в самом деле. Да еще и тюрбан какой-то на голове. Теперь уже и Зося с Моникой отслеживали австрийцев за рулем. И тут выяснилось, что некоторые австрияки все же относятся к белой расе, но таких было меньшинство.

— Мать, а ты не знаешь, не получила ли Австрия в последнее время какой-нибудь колонии? Мы в своей Канаде могли и прозевать это событие.

— Нет, мне тоже ничего не известно. К тому же я не слушаю радио и газет не читаю. Но сомневаюсь. Вряд ли какая страна сама запросится в колонию к другой.

— Ну почему же. Надоело нищенское прозябание и безобразие в верхах, вот и напросились.

Мы долго ломали головы над геополитической ситуацией, пока наш приятель Михал не просветил нас: у французов буква «А» на машине просто означает «Учебная».

Так что очень прошу господ австрийцев нас извинить.

По возвращении в Варшаву я затеяла переезд в новый дом.

Миллион раз я уже писала… ну, может, не миллион, а раза два-три, что я рассказываю лишь о тех событиях, которые действительно приключались лично со мной. И по очень простой причине. Раз это случилось со мной — никто меня не переубедит, что такого быть не может, что это просто невероятно. Раз я сама была тому свидетелем, значит, может. И прошу оставить упреки, будто у меня слишком богатое воображение!

Некоторые моменты моего переезда нашли отражение в книге, которую я тогда писала, в «Бледной Холере». И теперь я не знаю, что выйдет раньше — эта «Автобиография» или «Бледная Холера». В любом случае, и там и здесь — правда.

Переезжать я решила одним махом. У меня не было возможности воспользоваться услугами специальной фирмы, ведь фирма действует профессионально и последовательно. Все запаковывает в одном месте, перевозит в другое, там распаковывает и даже может расставить по местам. Нет, такая роскошь не для меня. Ведь у меня как? Одно беру, другое не беру, оставляю, из оставленного одно можно выбросить, другое нет, даже мусор нужно перебрать, ведь в нем могут оказаться ценнейшие тексты. А перевозить в новый дом абсолютно весь скарб было глупо. В общем, кошмар!

Я с благодарностью приняла помощь как от молодых и крепких особ мужского пола, так и от сообразительных особ женского пола независимо от их возраста. Вещи в старой квартире паковались под моим надзором, я была на посту до конца и уехала с последней партией вещей. С тех пор нога моя на проклятую лестницу не ступала! Я даже не проверила, не осталось ли в квартире чего нужного.

Честно говоря, больше всего мне жаль старой деревянной лопатки с тефлоновым покрытием. За долгую службу она приняла очень удобную форму, края закруглились. Пропала, теперь ничего не поделаешь. Пропали и настенные желто-зеленые часы, довоенные бигуди, кое-что из одежды. Наверняка в двух мешках с мусором оказались и те из моих костюмов и платьев, которые я сохраняла лишь для того, чтобы по ним сшить новые. Но я за ними не вернулась, лучше потерять шмотки, чем жизнь.

Кто не задыхался, не помирал на лестнице, меня не поймет. Вот я и решилась на это очень личное, интимное признание, оно многое объясняет в моем поведении. А раз интимное — непременно заинтересует уважаемую публику, я же я открыто признаюсь: не выношу лестниц как психически, так и физически. Возможно, больше психически, раз физически еще жива.

После переезда работы было невпроворот, одновременно приходилось делать тысячу дел. Мы с пани Хеней пытались хоть как-то привести в порядок кухню, параллельно я лихорадочно строчила на швейной машине — подшивала многочисленные занавеси, шторы и занавесочки, — работала над новой книгой и отчаянно пыталась провернуть самые насущные работы в саду… Мы уже буквально валились с ног, когда появился молодой человек. Журналист.