Юлия Аксельрод - Мой дед Лев Троцкий и его семья

Я очень люблю тебя. Я уже выдумал целую теорию по этому поводу сегодня ночью на своем ложе в прихожей, но мне лень излагать ее.

Под конец письма я напишу тебе о том, что мне давно хочется сказать тебе. Мне хочется иметь ребенка, но есть так много всяких «но», одно из них то, что это связало бы тебя со мной, а это в моем положении не совсем честно. С другой стороны, через несколько лет может уже быть поздно. Конечно, сейчас рано говорить об этом, но я пишу для того, чтобы ты подумала над этим.

Крепко тебя целую, моя любимая.

23/VIII утро. Собираюсь на почту, перечитал письмо, оно какое-то нескладное, ну да бог с ним. Еще и еще крепко тебя целую. Ты мне снилась сегодня ночью. Милая моя (!!) Ресничка – скоро ли увидимся?

23/VIII 3 ч дня

Красноярск, почта.

Право приезжай, – а какая у нас грязь!

Сегодня, положим, солнце, и немного подсохло. А когда у нас сухо, – какая здесь пыль! Приезжай, пожалуйста! Ну пожалуйста.

Ведь мы с тобой полтора жида, неужели мы не устроимся. Сейчас вернулся из Красмашвагонстроя. Я им нужен, был очень любезно принят старым инженером – профессором, заведующим технической частью, когда я с соответствующим выражением лица (вроде того, которое бывает у людей, сообщающих доктору о своей венерической болезни) оповестил его о моем положении, то он ответил мне:

– Ваш покорный слуга в таком же положении.

В общем, послезавтра ответ. Здесь надежд как будто бы больше. Но подождем.

Теперь возвращаюсь к полутора жидам.

Тебе нужно зайти в Московские представительство Красмашстроя или дирекцию Главзолота и предложить свои услуги для работы в плановом секторе.

Ты объяснишь, что ты инженер-плановик текстильного Ин[ститу]та, но знакома с плановой работой вообще и согласна ехать в Красноярск на крайне миролюбивых условиях примерно 400 р. в месяц.

Здесь такой оклад получает, напр[имер], не окончивший студент III-го курса.

Мой алкоголик, человек крайне мало культурный, заведует плановым сектором в каком-то учреждении и жалуется на бездарность сотрудников.

Ты, конечно, очень быстренько освоишься с работой. Авантюризма в этом нет никакого.

Ты можешь согласиться на крайне скромные подъемные или даже отказаться от них – проезд тебе, конечно, должны оплатить.

Если я устроюсь на Красмашстрое, то ты все равно будешь работать там, даже если просто приедешь ко мне (в том же секторе), так что мое предложение совершенно реально. Может быть, ты на месте создашь другой вариант, познакомившись с нуждами Московского представительства.

Но я думаю, что задумываться не над чем, тем паче, что если я не сумею устроиться, то тебе здесь должны будут дать комнату.

На этом семитская часть письма оканчивается. Зима предстоит грозная.

Валенки (по-местному) катанки стоят здесь 120 р.

Я буду получать, если примут на работу, р. 500–600. Цены здесь мало отличаются от московских.

Как видишь, деловой тон первой половины письма не дает мне остановиться.

Крепко, крепко целую. Приезжай, право приезжай…

Крепко обнимаю любимую Ресничку.

26/VIII 35 г. Красноярск

Милая моя Женюша!

Очень глупое послал тебе утром письмо, раскаиваюсь, что отправил его.

Сейчас вернулся «домой» после целого дня путешествий и сплошных неудач. В Лесотехническом ин-те мне отказали, хотя у них первого начало занятий, а лектора все нет и нет.

Был еще в трех учреждениях, в двух нужны только инженеры-строители, а в третьем не застал начальства.

Это последнее учреждение – Красмашстрой – большой завод, по ту сторону Енисея, – город с одной стороны, а завод и его жилые строения на другой. Проехали на катере по реке, она здесь не очень широка (две-три Москва-реки), но довольно живописна, как раз напротив города островок, на котором имеются кирпичные строения.

По слухам, на Красмашстрое работники нужны. И комнаты инженерам дают. Но принимая во внимание… не знаю, удастся ли там устроиться. Правда, я слышал, что там работают бывшие вредители, так что надежды есть.

Исколесил я сегодня по грязи верст десять. А какая здесь грязь!

Помнишь, может быть, «Пышку», так это паркет по сравнению с нашей Красноярской грязью.

Несмотря на полное фиаско, которое я потерпел сегодня по всем швам, у меня так легко на душе – я так рад твоим письмам, что никакие мозоли и никакая усталость не угнетают меня.

Ты не сердись на параллелизм письма и мозоли.

А может быть, у меня гвоздь в сапоге

Кошмарней, чем фантазия у Гете [184] .

Прости, что я задал тебе работу с «трудами», я в телеграмме написал так для краткости и имел в виду в основном книгу, а там что попадется.

…Ты интересовалась, как я устроился. Вот, например, живописное пробуждение вчера утром.

Я слышу какой-то шум, открываю глаза и вижу над собой какую-то свиную харю. Это был герой местного двора, довольно уже крупный поросенок – «сына». Я выгнал его, но он несколько раз вламывался ко мне, открывая своим грязным пятачком дверь. Но вообще здесь совсем неплохо. Не хуже, чем у Полины Константиновны.

Что касается поручений, которые я давал, – то наплюй на них – пока мне ничего не нужно. Когда окончательно обоснуюсь, тогда и видно будет.

Ты помнишь, что ты писала о шерстке, так я отвечаю тебе тем же.

Милая моя Ресничка, как хочется скорей увидеться с тобой, какое это должно быть счастье. Неужели правда, что мы скоро увидимся? Если случится еще что-нибудь, то я боюсь, что приду в такое состояние, что сложу оружие.

Я уже почти умею готовить пельмени. Приезжай ко мне – я тебя угощу пельменями, право приезжай.

Как ты любишь упрашивать: ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну приезжай, моя лучистая, я буду ждать тебя.

Уже темно, пишу и ничего не вижу. Крепко целую тебя, пиши мне, пожалуйста, чаще, ну пожалуйста.

Надеюсь скоро обнять тебя.

30/VIII 35 г. Красноярск, почта

От тебя опять 4-ро суток нет вестей (вчерашнее письмо не считаю, т. к. оно от 17/VIII).

Сегодня получил бандероль с книгой и журналом и письмо от Лели.

Письмо отправлено ею 22/VIII, а написано 20.

Письмо очень трогательное, хотя и не без уколов по твоему адресу. Последние, надо заметить, довольно метки. Она быстро схватилась за твою расчетливость – зная, что мне эта черта неприятна.

Впрочем, нельзя ее упрекнуть в желании сделать этим неприятность мне или тебе. Письмо очень искреннее и бесспорно свидетельствует о широкой душе его автора.

Я не буду перелагать его содержание, приедешь – прочтешь. У ней удивительно все-таки тяжело сложилась жизнь. Что она, бедная, будет делать одна в Воронеже?

Она написала одну фразу, которая особенно сильно дала почувствовать ее положение: «я буду одна и ко мне некому приехать».