Евгений Велихов - Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания

В последние годы Брежневского застоя общество стало весьма неоднородным. С одной стороны, к власти подтянулись реформаторы и либерально настроенные интеллектуалы, с другой — в глубине по-прежнему властвовала партийно-бюрократическая элита и «пахло» Сталиным. Лучше всего это иллюстрирует история с лабораторией А. Т. Рахимова на физфаке МГУ. 1976 год, прошло два десятилетия после знаменитой студенческой революции, о которой я писал ранее. Декан физфака — проф. В. С. Фурсов, ректор МГУ — ак. Р. В. Хохлов, президент Академии наук — ак. А. П. Александров. Я — академик и член ЦК ВЛКСМ. В своё время мы с В. Д. Писменным создали в МГУ при поддержке ректора ак. И. Г. Петровского Лабораторию физики плазмы.

В марте 1976 года один из инженеров лаборатории (Кандаурин) копировал «Архипелаг ГУЛаг». Копирование велось в специальном помещении, в котором под контролем и охраной спецчасти был установлен копировальный аппарат ЭРА. Заметьте — это 1976 год, в мире информационная революция, начинается эра персональных компьютеров! Когда Кандаурин начал копирование, в комнату вошли сотрудники КГБ, которые по-видимому следили за путешествием книги по Москве.

По какой линии, и какие указания поступили в МГУ, можно только догадываться, но со следующего дня с нами стали разбираться вышестоящие партийные инстанции. Тем более, был отличный повод — молодая лаборатория, неопытный заведующий (в ноябре 1975 года я пригласил В. Писменного в Троицк в филиал Курчатовского института, и лабораторией с этого времени стал руководить А. Т. Рахимов).

Партбюро НИИЯФ МГУ, в чьём подчинении находилась лаборатория, повело себя порядочно, постаравшись отделаться минимальными наказаниями. Была составлена справка, близкая по тексту к моему выступлению на заседании партбюро НИИЯФ. Однако партком физфака на своём заседании принял решение об исключении А. Рахимова из партии, запрете защиты уже подготовленной им докторской диссертации и поставил вопрос о реорганизации лаборатории с привлечением к её руководству «опытных товарищей» с физфака. Заседание вёл всё тот же непотопляемый И. И. Ольховский, который 20 лет назад воспрепятствовал моему поступлению в аспирантуру, о чём я уже писал. Может быть, и сегодня он стоит в рядах КП РФ с портретом вождя? Я тут же пошёл к Рему Хохлову, он позвонил кому-то наверх, и мы отделались выговорами, отложенными защитами, но лаборатория уцелела и успешно работает до сего дня.

В связи с улучшением советско-американских отношений («разрядкой») в Москве появилась делегация комиссии по атомной энергии США во главе с её председателем Гленом Сиборгом. Термоядерную часть возглавлял Роберт Хёрш, и мы с ним обсудили возможное сотрудничество. Следующая встреча состоялась в Вашингтоне перед визитом Л. И. Брежнева к Р. Никсону. Организована она была торжественно, в Госдепе. Боб восседал под полосатым флагом, мы — под красным. Я предложил объехать лаборатории и решать вопрос на месте. Боб не отвечал ни да, ни нет. Тогда я позвонил послу А. Ф. Добрынину, он связался с Г. Киссинжером, и дело сдвинулось. После вызова к телефону Боб вернулся другим человеком, мы быстро договорились в принципе, и наша делегация поехала по лабораториям. В результате подготовили соглашение, которое подписали Л. И. Брежнев и Р. Никсон, а также рабочий план. Наши учёные отправились в американские лаборатории, а их — в наши.

Конечно, при таком беспрецедентном масштабе сотрудничества возникла масса проблем с обеих сторон, и для их оперативного решения мы с Бобом каждую неделю проводили телефонный часовой или двухчасовой телемост. Постепенно возникли опыт и доверие. В это время Боб довёл бюджет американской программы до 500 миллионов долларов и начал сооружение всех основных установок. Создали совместную комиссию, которая собиралась два раза в год: один раз в СССР, другой — в США. В совместной программе по разработке гибридного варианта термоядерного реактора для наработки плутония с американской стороны участвовал Джон Холдрен, который сейчас является помощником Президента США по науке.

В филиале на Красной Пахре на базе импульсных технологий мы начали сотрудничество с Лос-Аламосской национальной лабораторией по обжатию плазмы «тэтапинча» жидким лайнером. К этим работам я привлёк и Алана Колба из Военно-морской лаборатории в Вашингтоне. С ним же мы начали внедрение в промышленность США импульсной магнитной сварки для атомной промышленности и импульсных МГД-генераторов для геофизики.

В начале 70-х годов в США начался бум использования лазеров для осуществления сжатия термоядерных мишеней (микробомб) для их зажигания. Детали процесса до сих пор секретны из-за их связи с технологией ядерного оружия. Впервые эту идею в 1968 году в секретном отчете предложил А. Д. Сахаров, затем в открытой литературе Н. Г. Басов. В 1971 году Э. Теллер на конференции в Монреале сообщил, что при соответствующем профилировании лазерного импульса для зажигания достаточно одного килоджоуля световой энергии. Приехав с конференции, Н. Г. Басов на заседании Президиума АН заявил, что токамаки устарели и он готов осуществить управляемую термоядерную реакцию за 50 миллионов долларов (в те времена это означало 25 миллионов рублей). Лев Андреевич Арцимович очень взволновался по понятной причине и предложил мне создать комиссию для проверки теллеровских расчётов. Я пригласил туда В. Михайлова от оружейников (будущего министра атомной промышленности, тогда ведущего специалиста в Сарове), С. Курдюмова из Института прикладной математики для математического моделирования и Р. Сагдеева для расчёта взаимодействия лазерного излучения с веществом. Наша оценка дала не один килоджоуль, а 10 мегаджоулей! Э. Теллер ошибся в десять тысяч раз. Это была не первая его ошибка. Точно так же он ошибся при расчёте первой термоядерной бомбы, хотя идея в обоих случаях была интересная. Сегодня общепринятая оценка — 10 мегаджоулей. Хотя наследники Э. Теллера в Ливерморской лаборатории рассчитывают получить зажигание при меньшей энергии в несколько раз. Кстати, лазер обошёлся им более чем в 5 миллиардов долларов. Поэтому мы решили искать другие методы импульсного термояда.

В начале мы рассматривали электронный пучок, а американцы в лаборатории Сандия — пучок лёгких ионов. Но академик В. П. Смирнов предложил остроумный метод обжатия термоядерной мишени рентгеновским излучением, образующимся при схлопывании металлической оболочки лайнера (установка «Ангара»). В результате в программу термоядерных исследований, принятую ЦК и СМ СССР, вошли токамак Т-15 со сверхпроводящими обмотками, импульсный йодный лазер для обжатия мишеней (г. Саров), открытая ловушка в Будкеровском институте в Новосибирске, токамак ТСП и установка «Ангара». После успеха «Ангары» американцы провели с нами проверочные эксперименты и развернули программу лёгких ионов на обжатие металлических лайнеров. В результате программа получила серьёзное развитие. План был почти осуществлён перед самым распадом СССР. Сейчас мы пытаемся его оживить и завершить.