Сильвен Райнер - Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Эвита самоуверенно и дерзко раздает обещания. Обещает беднякам лучшую долю, даже если придется добывать ее с помощью пушек. Она обводит их вокруг пальца с лисьей хитростью. Заставляет поднять голову и навострить уши. Ей они должны доверять и повиноваться.

Здесь рождается и обретает очертания стратегия Эвиты, пока еще сырая и зыбкая. Одним лишь словом заставляет она свои войска идти в бой. Никогда не появится у нее другой тактики, другой силы, кроме той, которую она опробует сегодня. В эти протянутые руки, покрытые шрамами и мозолями, Эвита никогда не вложит иных цветов, кроме плакатов, провозглашающих ее славу. Эвита объясняет голодранцам, что, если они выиграют сегодняшнюю битву, то никогда больше не будут низвергнуты.

«Дескамисадос» — ключевое слово, лейтмотив, концентрирующий энергию, разжигающий дух героизма. Голытьба будет яростно отстаивать не свою судьбу, а судьбу одной-единственной женщины в обмен на кое-какие мизерные уступки и скромное вознаграждение.

Воодушевленная, неистовая Эвита просит собравшихся немедленно потребовать возвращения их единственного друга Хуана Перона.

Пятьдесят тысяч тружеников собралось на площади перед президентским дворцом лицом к лицу с разобщенной армией, которая пытается понять происходящее. Мясники требуют своего предводителя — Перона. В сторону Каса дель Гобьерно, «Розового дома», летят камни.

— Перон! Перон! — скандируют тысячи глоток, дождем сыплются камни.

Волнения принимают столь угрожающие масштабы, что перепуганные члены кабинета, опасаясь, как бы эта невиданная толпа не прибегла к суду Линча, решают: только узник с острова Мартин-Гарсия сможет восстановить спокойствие.

Авалос переминается с ноги на ногу, суетится вокруг Фарреля, которого предусмотрительно оставили на посту президента. После долгих колебаний Авалос решается крикнуть в толпу с балкона:

— Я здесь не главный! Я только исполнитель, офицер вооруженных сил…

В сложившихся обстоятельствах такое заявление — грубая психологическая ошибка. Толпа хочет обрести предводителя, идола, а не какого-то непонятного повара в военной форме, который так и норовит спрятаться за спины тех, кто его нанял.

За несколько дней до развернувшихся событий Перон, бывший министр обороны, написал из своей тюрьмы искреннее письмо новому министру Авалосу. Он сообщал, что находится на острове Мартин-Гарсия, и просил предъявить ему конкретное обвинение. В противном случае он настаивал на освобождении. Это было чрезвычайно логично. Перон утверждал также, что страдает от плеврита. Просил, чтобы его поместили в госпиталь в Буэнос-Айресе. Никакого ответа. Правда, президент Фаррель послал к нему военного врача, а потом двух гражданских специалистов. Преемник Фарреля генерал Авалос заявил по радио, что Перон не арестован. В ответ Перон сразу же отправил телеграмму, в которой сухо констатировал: «На острове я нахожусь под постоянным надзором вооруженных охранников…» По приказу Фарреля 17 октября в половине четвертого утра Перона переправили в центральный военный госпиталь.

Теперь Перона перевозят из госпиталя и почтительно препровождают на балкон Каса Росада. Он оказывается между Фаррелем и Авалосом, которые непрерывно кланяются, как статисты в последней сцене оперетты. Перон тоже приветствует толпу изящным жестом, достойным маркиза.

— Я поднялся с постели, несмотря на болезнь, чтобы успокоить вас, — говорит он.

Эвита находится здесь, в этой же толпе, но они не видят друг друга. Они ведут диалог через плотную стену толпы вслепую, отпуская одни и те же комплименты народу.

— Перон! Перон! Свободу Перону! — скандирует толпа.

Перон низко кланяется. Фаррель считает необходимым приблизиться к Перону и обнять его на глазах у всех. Толпой овладевает поистине истерическое ликование. Поцелуй, дарованный Перону, эта галантность двух каннибалов выглядит словно любовное послание народу.

Полковник Перон поворачивается к толпе и шепчет в микрофон:

— Я хотел бы всех вас прижать к сердцу, как прижал бы к сердцу родную мать.

Военные и полиция тоже находятся на площади. Их оттеснили, держат на расстоянии от всеобщего торжества. Кончается тем, что силы правопорядка поддаются массовой истерии и присоединяют свои приветственные крики к крикам толпы, которую они не осмелились разогнать дубинками. Армия труда поглощает армию в военной форме, лишает ее ореола доблести.

Одиннадцать часов утра.

— Откуда вы прибыли, полковник? — кричат из толпы.

Перон продолжает бормотать в микрофон:

— Не будем вспоминать об этом…

Толпа восторженно приветствует человека, на котором лежит отпечаток античного величия. Любимые полковником рабочие пускаются в пляс прямо на улице. На Пласа де Майо бушует ликование. Дескамисадос танцуют, как гаучо вокруг противня с жарким. Они так горды, будто произвели на свет Александра Великого. Модный певец по имени Педро Картуччи, которого прозвали аргентинским Бингом Кросби, победно подхвачен толпой. Его втаскивают на балкон Каса Росада. Генералы, не желающие расстаться со своей безумной мечтой, просят его спеть «Хорст Вессель», любимую песню членов ГОУ. Но Педро Картуччи, отлично расслышавший их пожелание, обрушивает на толпу революционную песню.

Три месяца спустя, чтобы спастись от полиции Перона, Картуччи пришлось бежать в Уругвай, переодевшись старой индианкой.

Ни к чему держать армию в Южной Америке. Границы так растянуты, что потребовались бы миллионы солдат для их охраны. Впрочем, все территориальные и пограничные разногласия рассматриваются международными трибуналами под благожелательным патронажем Соединенных Штатов, которые ни в коем случае не желают войны на континенте. Казалось бы, армия в Южной Америке могла бы заботиться о защите конституции. Но именно эта армия нарушает конституционные права граждан, стремится поставить их на колени, попирает общественное мнение, короче говоря, заявляет о своем существовании лишь сиянием пуговиц на мундирах. Армия в Латинской Америке — необъятная паразитирующая сила, задыхающаяся под маской самоуспокоенности и отыскивающая оправдание своего существования. Как правило, кончается тем, что армия начинает служить диктаторам, которые могут осыпать офицеров золотом.

Генералы на балконе Каса Росада расплывались в улыбках. Они были уверены, что успех Перона — их успех, что ГОУ возродится, что Гитлер высадится на побережье Аргентины безлунной ночью не в виде бесприютного трупа или призрака, а в ореоле триумфатора, который сдерживает свои обещания.

До встречи с Пероном на социальном часе Ра-Дио-Бельграно Эва Дуарте безрезультатно трясла погремушкой «любовь к народу» в надежде сблизиться с депутатами-социалистами. Эти люди принимали ее за мелкую интриганку и легкомысленную девицу, которая, не добившись успеха в мире кино и театра, пыталась утвердиться в политике. Депутаты, сталкивающиеся с ней ранее под лозунгом «любовь к народу», замечали в Эвите лишь сексуальный призыв, тогда как ее амбиции были лишены сексуальной окраски. Она могла завоевать лишь такого человека, который, как и она, презирал любую сексуальность.