Сигрун Слапгард - Сигрид Унсет. Королева слова

Было ли у нее право забирать у детей отца? Не в этом ли величайший парадокс ее жизни, противоречащий ее идеалам? Противоречащий ее собственной тоске по рано ушедшему отцу. Будучи исследователем человеческой души, писательница не могла не задавать себе этих основополагающих вопросов. Она признавала, что, как и Оскар Уайльд, любит парадоксы. Теперь ценой за такую любовь стали ее отношения с собственными детьми, особенно с Хансом. Такую цену платить было нелегко.

Ни один автор современности не мог так, как Унсет, вжиться в историю о Марии и младенце, никто не мог, как она, описать эти символичные отношения матери и ребенка. Начало начал, квинтэссенция отстаиваемых ею взглядов на Бога, человека и общество. Всю свою нежность вложила она в описание Мадонны и младенца: «Покрытая мягким пушком головка ребенка крупновата, тельце крохотное, ножки и ручки тоненькие. Младенец засунул пальчик в рот и задумчиво сосет его, суча ножками с розовыми пяточками. Бедный малыш лежит на холодном земляном полу, и лишь изредка ему подложат пук соломы или кусок холста».

Для Унсет это был реализм в его лучшем проявлении, что она подчеркивает небольшим юмористическим отступлением: «Хочется, подобно пастухам в старинной мистерии, дать молодой матери дельные советы о правильном уходе за ребенком» [563] Fra en praktutgave på tysk: Und wär dies Kindlein nicht geboren. .

Ее собственная реальность сейчас была далека от покрытых легким пушком детских головок. На Ханса уже не действовали затрещины. Где бы он ни был, возникали проблемы. Он стал долговязым подростком, который то поучал, то веселил своих друзей. По будням он, правда, старался держать честную компанию подальше от Бьеркебека, чему в немалой степени способствовала и Тея.

Унсет все больше убеждалась, что проблем с приемными детьми избежать невозможно. Времена, когда она писала о теплом отношении Кристин к сыну Эрленда Орму, прошли. С тех пор она набралась опыта. Теперь, когда подруга рассказывает Иде Элизабет о том, что собирается выйти замуж за вдовца и стать приемной матерью его детей, та восклицает, что это «практически хуже самоубийства». Пример Нини Ролл Анкер говорил сам за себя: приемные дети ненавидели ее, и она постоянно страдала из-за этого. Унсет жаловалась подруге, что Сварстад даже не думает освободить ее от ответственности за своих детей. Другим она тоже жаловалась, например на Эббу, которой из всех приемных детей она помогала больше всего: падчерице уже под тридцать, а она так и не научилась сама обеспечивать себя. Унсет признавала, что приемные дети доставляют ей «в основном заботы и хлопоты», хотя и радости тоже были [564] Brev til Ingeborg Møller, 20.11.1948, NBO, 742. . Она больше не сомневалась: приемные дети — это всегда проблема. Поэтому ее Ида Элизабет принимает решение: у ее детей не будет приемного отца.

Мачеха Сигрид считала, что проблемы с приемными детьми влекут за собой другие и это сказывается на ее собственных сыновьях. Может быть, она считала, что должна быть строже как раз со своими детьми? На себе это ощутил в первую очередь Ханс, который снова вынужден был соблюдать режим Бьеркебека. Друзья семьи и гости часто ощущали неловкость, когда видели, как строга она с Хансом. Например, когда предыдущей осенью Сигрид Унсет навестила четырехлетняя крестница Суннива. Родителями Йостой и Астри аф Гейерстам малышке было привито благоговение перед «тетей Сигрид», наверное даже излишнее, потому что, когда они приехали в Бьеркебек, Суннива не хотела отпускать маму. Она и рыдала, и цеплялась за мать, так что крестная Сигрид в конце концов вспылила:

— Нужно быть более твердой, Астри. Что за кривляние!

На четырехлетнюю девочку пребывание в гостях произвело неизгладимое впечатление. На следующий день, когда Ханс ворвался в дом и хотел о чем-то спросить, «тетя Сигрид только взглянула на него, дала ему пощечину и продолжила заниматься своими делами» [565] Hagenlund 1994, s. 180. . Долговязый подросток выбежал с пылающей щекой.

Иногда порядки в Бьеркебеке были такими строгими и мрачными, что младший сын мог процитировать того самого турка:

— И здесь живут люди!

Лиллехаммер, Монтебелло, Хельсинки, Шотландия, Оркнейские острова, Копенгаген.

Мороз разукрасил окна ледовыми розами. И хотя печь из мыльного камня долго хранила тепло, Сигрид Унсет приходилось то и дело кутаться в шерстяную шаль. Этой зимой ее бренная плоть вновь напомнила о себе — замучил ревматизм, или подагра, как выражалась Матея. Болезнь, казалось, жила своей собственной, независимой от организма жизнью; вдруг, откуда ни возьмись, появлялись кровоподтеки и сыпь. Правда, к столу всегда подавали свежие салаты, но здоровая еда вряд ли могла спасти положение. Ведь писательница по-прежнему вела привычный образ жизни: закуривала одну сигарету за другой, без конца поглощала крепкий кофе, а на сон грядущий пропускала стаканчик-другой марсалы. Когда, измученная холодом и болями, Унсет наконец ложилась спать, она мечтала о переезде. В те считанные часы до рассвета, когда гору Вингромсосен окутывало оранжево-розовое сияние, она грезила о весне и теплых прибрежных шхерах. Ощутить легкость во всем теле, качаясь на волнах, заплыть подальше, лечь на спину и смотреть на берег и облака… Может быть, ей удастся найти дом в Аскере или недалеко от Тёнсберга? Помечтав, она снова склонялась над книгами и бумагами.

Унсет чувствовала себя усталой, одинокой и чужой — и своим детям, и своим персонажам, но от мира, который преклонялся перед ней, ей все равно некуда было спрятаться. Газета «Вашингтон пост» давно включила ее в список самых прославленных писателей мира, вместе с ее любимыми Диккенсом и Лоуренсом. Знаменитый критик Уильям Лайон Фелпс счел необходимым внести в этот список также Толстого, Достоевского, Тургенева, Драйзера, Моэма, Кейбла, Вассерманна и Глазгоу [566] Washington Post, 21.9.1930. . Но только ее, Сигрид Унсет, назвали «the literary lion of the world» {78} 78 Львицей мировой литературы (англ.). . И только ее считали одной из «величайших женщин современности» [567] Av Dr. Holmes i Star Eagle, 8.5.1931. .

Здесь, в Норвегии, к ней относились не столь восторженно, хотя Союз писателей всегда с удовольствием приглашал ее на разные праздники. Казалось, духовные искания Сигрид Унсет пришлись не ко времени, ведь теперь от литературы требовали радикальных идей. Георг Брокманн заявлял, например, что и Гамсун, и Унсет пишут хорошие книги, но не такие, которые берут за душу. Даже «старина» Джек Лондон был, по его мнению, куда более вызывающим, чем эта пара «благонадежных» писателей. Брокманн считал, что читателю нужна более политизированная литература.