Святослав Рыбас - Русский крест

Со стороны гор доносился орудийный гул, в городе трещали одиночные выстрелы.

Вскоре Нина и Симон пробились к набережной, где было уже свободнее. Но и здесь - те же повозки, кибитки, потерявшиеся, кого-то зовущие дети, сидящие прямо в грязи покорные старухи. Это была масса, которая с равнодушием воспринимала в марте восемнадцатого года отчаянную борьбу офицеров и которую все же завертело в водовороте.

- Стой! - сказала Нина. - Отдышусь... Куда ты меня тащишь?

Симон отпустил ее, поглядел вниз, на забитую беженцами пристань, сказал:

- Надо пообедать.

Блеснула в солнечном луче рыжина в его черных бровях.

- Я голодная, - призналась Нина, улыбаясь. - Куда пойдем?

Все было замечательно, она чувствовала прочность Симоновской защиты, и сразу весенний воздух, переменчивые облака, сияние моря, сразу вся эта вечная красота как будто открылась ей, обещая долгие годы.

- Ты великая артистка, - сказал он, видно, вспомнив, как она ставила спектакль в народном доме о коварстве любви. - А где пообедать в этом авилонском столпотворении?

- Как где? В ресторации или кафе, - ответила Нина. - Какой ресторатор упустит свою возможность?.. Пир во время чумы! - И она снова улыбнулась, продекламировала: - "И пьем дыханье девы-розы, быть может, полное чумы!.. "

- Фу! - поморщился француз. - Декадентка... Ну идем на Серебряковскую. Рестораторы должны ловить свой шанс, в этом ты права. Недаром же ты известная всему белому движению капиталистка!

Они пошли на Серебряковскую улицу, шаг за шагом погружаясь в воспоминания, связавшие их еще с той золотой довоенной поры, когда директор франко-бельгийской компании Екатериновских рудников Симон привозил цветы дочери рудничного доктора Нине Ларионовой, потом вышедшей замуж за казачьего офицера Григорова.

Серебряковская была усыпана битым стеклом, в разоренных витринах сияли обломки зеркал и трепались ветром бумажные цветы. Ни одной живой души не было на Серебряковской. Вот вам и ресторации! Нина остановилась, не веря своим глазам. Крах подступал быстрее, чем она думала, он уже царил еще до появления красных.

- Ничего, найдем другое место, - сказал Симон.

- Смотри! - придавленно воскликнула она, показывая на выходивших из-за угла людей с винтовками.

- Это патруль, - ответил он, но по тому, как окаменели его брови и подбородок, Нина догадалась, что он встревожен.

Офицерский патруль, судя по белым погонам - Алексеевского полка, шел прямо к ним. Нине почудилось, что алексеевцы знают о ее незаконной торговле в ущерб многострадальному отечеству. Она подняла ридикюль к груди, раскрыла его и нащупала холодную сталь "браунинга".

- Брось, - усмехнулся Симон. - Я не думал, что ты трусишка. Тебе страшно?

- Страшно, - созналась она.

Патруль подошел, окинул оценивающим беспощадным взглядом, попросил документы.

Французский паспорт произвел какое-то впечатление, и старший патруля, невысокий штабс-капитан с чирьями на шее, чуть улыбнулся:

- А мы думали - дезертир. - И добавил почти по-свойски, поглядев на Нину: - Приказ дезертиров расстреливать на месте. Четверть часа назад двоих расстреляли.

- Зачем же расстреливать? - спросила Нина. - Ведь все равно всех не вывезти. Посмотрите, что делается на пристани!

- Вы, мадам... - сказал штабс-капитан. - Не надо! Ступайте со своим мусью.

- Я прошла сестрой милосердия весь Ледяной поход! - сказала она. - Я спасала таких, как вы, капитан!

Штабс-капитан отвернулся, кивнул своим, и они пошли дальше по разгромленной Серебряковской искать и карать слабодушных.

- Подлецы! - выругалась Нина. - Лишь бы расстреливать... Из-за таких мы все потеряли... Неужели, если бы у тебя не было паспорта?.. Если бы потерял? Тебя бы убили.

- Не думаю. Доставили бы к этапному коменданту, и все. - Симон взял ее под руку. - Не бойся. Ты дрожишь?.. Ты же храбрая. Успокойся. - Он снова сжал ей предплечье, но не больно, как после стычки с вдовой, а дружески и ласково.

Русская государственная сила, слепая и жестокая, как офицерский патруль, уже не могла ничего сделать с Ниной. Нина ускользала. Позади все, и горе, и несбывшиеся надежды. Прощай, прощай, родимое немилосердие...

- Я успокоилась, - сказала Нина. - Пошли?

Поблизости треснуло три выстрела, метившие в какого-то неизвестного человека и, по всей вероятности, сразившие его.

- Пошли! - воскликнула она. - Ну пошли быстрее!

Эта ужасная разгромленная пустынная Серебряковская была местом убийств. Быстрее! Прочь отсюда! И они бежали.

Оглянувшись, Нина увидела трех человек в коротких английских шинелях, идущих по середине улицы. Прочь! Прочь!

Зато в кафе не было никаких патрулей, царили хмельные мелодии скрипки, голоса, уверенность. И ни страха, ни гибельности, а праздник. Казалось, накануне прихода красных отборная публика, у которой были зарезервированы места на кораблях, вспоминала на прощание невозвратное время.

За коричнево-красной гардиной приоткрывалась кухня, белый колпак повара, сияющий пар кастрюль, запахи теста, мяса, лука. Скрипка заныла "Прапорщика", навевая воспоминания о дореволюционной поре. Под эту песню Нина и Симон однажды уже обедали в ростовском "Паласе", когда Симон решил дать ей урок и разложил на столике ковер разных русских денег из донских "ермаков", добровольческих "колокольчиков", украинских "карбованцев" и побил все денежное войско стофранковым билетом, прочными деньгами.

Подошел официант или Бог весть кто, но с наглыми глазами, стал говорить, что здесь страшно дорого и что на кухне не осталось ничего.

- Подайте нам самого вкусного из вашего ничего, - велела Нина. - И поскорее. Надеюсь, вас заинтересует валюта.

- В каком смысле? - спросил официант.

- Не стройте из себя дурака! - бросила она и сказала Симону: - Сделай заказ.

- Голубчик, вы поняли, что говорит дама? - спросил Симон.

Голубчик кивнул, потупил взор.

- Принеси хорошей закуски, пирожков, ухи... - Симон посмотрел на нее, ожидая подсказки.

- Пусть водки принесет, - сказала Нина.

Человек снова кивнул и ушел.

Она оглядела отборную публику либерального вида, среди которой, впрочем, выделялись офицеры, и в ней пробудились помимо воли ненависть и презрение к ним. Она, принявшая после гибели мужниных родителей все тяготы управления унаследованной шахты, потом потерявшая все, спасалась здесь под крылом французского инженера? На какую жизнь? Ради чего?

- Пируют! - заметила Нина. - Ничему никогда не научимся...

Теперь она была душой с теми, кто в отчаянии ждал чуда на пристанях, и жестокость офицеров-алексеевцев казалась ей оправданной.

- Вот сюда бы патрули! - зло вымолвила Нина. - Не там они ищут себе добычу.

- Патрули не только ловят дезертиров, но еще охраняют всех нас, сказал Симон, сделав кистью руки округлый жест. - Так должно быть всегда, снаружи надежная охрана, а внутри - вольная воля. Я вижу, в тебе нет определенности. Тебя то к верхам тянет, то к простому народу.