Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Потихоньку кропаю «Кутузова» – оказывается, гораздо труднее, чем я думал. Надо будет поехать мне в Ревель, где он служил у принца Гоуштейн-Бекского, и в Вильно, где дважды был генерал-губернатором. Сейчас жду посылку с книгами, которую Тина все никак не вышлет.

Сейчас поползу играть в теннис, но что-то окунаться охоты нет. Может, заменю море душем – тем более ветер, берег из щебенки, очень грязный. Напугали тут кое-кого обещанием землятресения на Кара-Даге до семи баллов – официально. Но все обошлось.

Обнимаю тебя, дорогой мой, и жду встречи. Гале поклон! Жаль, что ты не смог на этот раз приехать. Но не последний раз. Лихоносов и Семенов шлют тебе привет. Здесь очень симпатичный парень Геомар, только много пьет и меня спаивает. Тебя с ним хорошо вспоминали, до встречи!

Олег Михайлов».

<20.05.84> (Датируется по штемпелю на конверте.)

О. Михайлов из Москвы в Коктебель.

«Дорогой друг Васильич!

Узнал от Ивана Фотиевича, который подписывал мне бумагу в наш райисполком – о бывшей диспетчерской, что вы все доехали благополучно и что у вас там шли дожди. В Москве страшная жара, август стоит только что для дачи. Мы трудимся каждый на своем участке фронта: я продолжаю долбить Кутузова, а также поправил кое-как три главы из нового романа О. Б. Как мог Слава говорить ей прошлой осенью в Коктебеле: «Профессионально!» Я понимаю, отчего в ужасе Гаррий Немченко (об этом мне сообщил Лихоносов, куда Гаррий выехал). Ужас, как наворочено! Вчера мы – Слава, я, Ольга, с Тиной – были у О. Б. в Архангельском, гуляли по парку, благодаря Славе, который изъявил непременное желание искупаться, и впервые за долгий срок я подышал у нее на даче свежим воздухом, а не сидел и не только пьянствовал за столом. Вот почему, выпив 600 грамм водки, да еще полбутылки «Черного доктора», сегодня был работящ, ограничился за обедом пивом и даже остались силенки под вечер для письма.

Я все еще на бюллетене; более того, прошлый понедельник Лев обнаружила у меня... грыжу пищевода! Вот и ходи после этого к врачам! Я глотал барий, просвечивался, завтра сдаю кровь из вены. А вот поиграть ни разу не удалось, да и едва ли удастся: как-то позвонил Миша – я не мог, потом звонил ему я – он не мог. Даже Градова нет. Небось, брызнул куда-нибудь в Пицунду. Слава обещал напомнить Евдокимову обо мне: мне самому совестно. От Славы я узнал (он приехал из Новгорода, где пробыл месяц !!), что по Москве ожидается пять Гертруд: Исаев, Сартаков, Озеров и... Суровцев с Шестинским. Наверно, нарочно взяли русских самых глупых, да и весь списочек глубоко сер и бездарен. Ах, если бы я был 30 лет, да еще имел профессию астронома или шеф-повара, ей-ей подал бы заявление: «Прошу вывести меня из Союза по состоянию его здоровья...» Нет, я не верю! Вернее, не хочется верить.

Тина скоро отправится в больницу. Она шлет Гале привет, а все мы с Ольгой шлем приветы твоим ребятишкам. Да, вчера (в ночь на 12-е), ты мне снился: словно кто-то у тебя заболел, ты вернулся в Москву, и я даже плакал во сне.

Целую тебя и желаю хорошо отдыхать, работать и играть в теннис, а также накупаться до весны.

Олег Михайлов».

<13.08.84> (Датируется по штемпелю на конверте.)

Из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег!

Среди Гертруд называли действительно тех первых троих, которые ты называл, но Суровцева и Шестинского не называли. Вот будет анекдот. Ну что ж, посмеемся, не впервой. Но посмеемся-то сгоряча, а каково будет потом, ведь хочется пожить да и поработать тоже для пользы своего отечества, а тут, если будет такая обстановка, вряд ли удастся. Ну что ж, посмотрим, хотя эта фраза мало утешает. Когда ж наступит и наш-то день. Плохо, что ты не позвонил Евдокимову, все надеешься на великого Славу (Вячеслава Марченко. – В. П.), а сам-то ты гораздо больше его, никак ты этого не понимаешь, к тому же и Дима заинтересован в тебе, если уж говорить откровенно.

У нас тут странная жизнь. Все вьются вокруг Феликса, а он благодушно все принимает. Но вот Ванюшка приходит и говорит: пап, все спрашивают, кто такой Феликс Кузнецов? (А Феликс был объявлен как председательствующий Вечера поэзии.) Вот если б Юлиан Семенов был председателем, тогда бы все пришли.

Конечно, популярность Юлиана возросла после того «варева», которое продемонстрировали по телевидению. Ну так Феликс отрицает насчет Суровцева и Шестинского. О господи, о чем бы не писать в таких письмах, а мы вот обсуждаем такую ерунду.

Не с кем поговорить по душам. С Родичевым? Но он дудит в одну дуду: зажрались. Никто ничего не делает. А я думаю, прежде всего ты сам, Николай Иванович, совсем отошел от борьбы, завел дачу в Брянске, огород, не заводит собак, потому что одна собака испортила ему грядку с огурцами, так он ее повел к... словом, на укол. После этого говори о культуре российской. Мирнев катит бочку на Васю, всячески хочет его скомпрометировать в моих глазах, Ганина и ее «Фолкнер» величественно шествуют. Валя Сидоров шестерит вокруг Феликса. Ольшанский «надувается», делает вид ужасно занятого человека. Лишь Ваня (черт возьми, забыл его фамилию, работает в «Радуге»), славный парень (упомянуты наши писатели, друзья и товарищи. – В. П.).

Работаю, играю в теннис, купаюсь, сплю после обеда, часто думаю о тебе, единственном, с кем могу поговорить как равный с равным, с другими просто не о чем. Ведь говорить интересно о чем-то новом, правда? А тут все – отработанное.

Обнимаю. Привет Тине. Поцелуй Ольгу от всех нас, значит, пять раз. В. Петелин.

20 авг. 84».

Из Коктебеля в Москву.

«Дорогой Олег!

Только что поговорил с Галей и решил написать тебе письмо. Какое все-таки непонимание, а ведь прожили больше шестнадцати лет. И сколько раз мы с тобой говорили об этом, как все подтверждается чуть ли не каждый день.

Проснулся, никого нет, только на соседней кровати Ваня, устал за эти дни, измотался, поздно приходит, нашел своих сверстников, доказывает свою самостоятельность. Пошел под дождем с зонтиком в душ, не было мыла, дескать, пошли в баню. Навстречу мне Сбитневы: душ не работает. Пошел в зимний зал, там должны играть мои на фортепиано, закрыто, вернулся домой и начал работать. Да, кстати, забыл, что проходил мимо корта, залитого водой (так что сегодня единственный день, когда я не играл).

А играл я днем с одним солистом Большого театра Станиславом Богдановичем Сулеймановым, проиграл ему два сета, один выиграл. Так что вроде бы наигрался, но жадно хотел и вечером поиграть пару.

И вот рассказываю Гале об этом своем походе, про корт, залитый водой, и о своем желании поиграть еще.

– Это ты просто поставил себе целью похудеть, вот тебя и тянет на корт, – а сама ехидно на меня поглядыватет, словно бы уличая в чем-то нехорошем.

Тут и руки опускаются. Что-то доказывать или просто говорить о своей непобедимой страсти – просто смешно. И я промолчал. И вот все время думаю: Господи! Какие они все – даже лучшие из них – примитивные, не понимают человеческих страстей, желаний, вот так хочется просто встретиться поговорить, посидеть и побездельничать. Нет, нужны мотивы встречи, причем какие-нибудь серьезные. Так устаешь, так изматываешься, а тут вот какая-нибудь этакая фраза и сразу выбивает из колеи.