А. Махов - Микеланджело

— А сам не мог прийти без принужденья — особый надобен тебе указ? — И принялся рассматривать художника, но сесть не предложил.

— Поди поближе — нас подводит зренье. Ба, как сказались на тебе года!

Микеланджело подошёл и, низко поклонившись, поцеловал папский перстень, пробурчав:

— И вас не пощадили, если глянешь.

— Не слышу. Иль дерзишь ты, как всегда?

— Я говорю, что время не обманешь.

— Да где ж угнаться нам за ним теперь! — согласился папа и, обернувшись к стоящему Бьяджо, сказал: — А ты чего, любезный, задержался? Ступай и за собой закрой-ка дверь.

Камерарий, низко кланяясь, удалился.

— Ты в Риме, стало быть, обосновался?

— Пришлось, — прозвучал ответ.

— Видать, так порешил Господь, — и Павел перекрестился. — Тебе заказан путь в края родные: для них ты как отрезанный ломоть. Бросает взгляды на тебя косые сам князь. Ох, мстительна его рука!

— Правители приходят и уходят — Флоренции же здравствовать века.

— А страсти-то в тебе всё колобродят, — заметил Павел. — Я вижу, ты ершистым стал вдвойне. О чём бишь я? Все мысли разбежались. Запамятовал…

На лице папы появилась растерянность, но он вдруг вспомнил, что хотел сказать, и весь оживился.

— Вот! Сдаётся мне, в начале века мы с тобой встречались на лекциях. Тогда один прелат на Пасху прибыл в Рим из Польши. Как звался, помнишь, польский наш собрат?

— Коперник. 75

— Он! С год погостил иль дольше. Тщедушный сам, но с жаром говорил. Ему внимали мы, развесив уши, про космос и вращение светил, и ядом наполнялись наши души.

Павел на миг задумался.

— Чем обернулось? Всё пошло вразброд! Сомненью подвергаются основы, на математике помешан сброд, до исступленья спорят богословы, и ныне их сам чёрт не разберёт.

Микеланджело продолжал хранить молчание.

— В твоей Флоренции Платона школа, где верховодит чуть не сатана. Повсюду, как чума, ползёт крамола, за Альпами крестьянская война…

— Как говорят, так повелел Создатель, — тихо прозвучал ответ мастера.

— Да полно врать! Со мной-то не хитри. Негоже баснями нам жить, приятель. Ты сам глаза раскрой и посмотри. Всё обнажилось, ничего не свято, брожение в умах, кругом разврат! Страна опасной ересью брюхата, которая страшней, чем супостат. Сбывается апостола пророчество, что сгинет род людской, живя во зле. А ты замкнулся в гордом одиночестве, забыв про беды на родной земле.

— Да я…

— Молчи! Перечить неуместно. Пойдёт о важном деле разговор. Хоть мненье о тебе не очень лестно, но всем известно, ты в работе спор и предан делу до самозабвенья.

Папа вновь взглянул на стоящего в молчаньи мастера, стараясь понять его отношение к сказанному. Но тот бровью не повёл в ответ на лестные слова.

— Недавно я в Сикстине побывал и понял, сколь великое творенье во славу Римской церкви ты создал. Плафон твой вызывает восхищенье! Да вот алтарная стена бельмом. Как в судный день, вопит она, нагая. А посему, наш сын, заказ тебе даём: всё мастерство и знанья применяя, за роспись взяться в этом же году.

— Да скульптор я, — чуть ли не с вызовом напомнил о себе мастер, — и вы забыли, видно, что я давно с палитрой не в ладу.

Папу всего перекосило от этих слов:

— Такое слышать от тебя обидно. Ты думай — чепуху не городи. Чего добром гнушаешься, милейший? Ведь прытких мастеров хоть пруд пруди. Им только свистни…

— Да не то, Святейший! Что ж, мне об стенку биться головой?

— Ты горло не дери! Ишь, разорался. Мы не в лесу, и я, чай, не глухой.

— Поймите вы, чтоб я за фреску взялся, мне надо бы силёнок подзанять.

— Ты не обижен Господом на свете. И. нечего меня разубеждать. Я вот постарше и за мир в ответе.

Но Микеланджело продолжал упорствовать:

— В ответе я пред совестью своей, и мне ль не знать, сколь непосильно бремя?

Павел удивлённо всплеснул руками:

— Из камня высекать куда трудней, и зря ты понапрасну тратишь время.

— Сыздетства, отче, я каменотёс.

— Заладил! Да с тобой одна морока. Ты непокладист — задираешь нос.

— Я не привык дела решать с наскока.

Павел начал терять терпение:

— Покойный папа Медичи, как знал, когда решил…

— Да знаю я и помню!

— Тебя он ко двору не подпускал, сослав в каррарскую каменоломню.

— Я был в отместку отстранён от дел, так как клеймил мздоимство, непристойность.

— Да как ты, еретик, сказать посмел, — возмутился папа, — о Римской курии такую вольность! Упрячу в каземат тебя, стервец! Куда пошёл? Совсем отшибло разум.

Микеланджело остановился на полпути к выходу:

— Я думал, аудиенции конец.

— То мне решать. Ты думай над заказом. Сикстина заждалась тебя, глупец.

«И снова кабала, — подумал про себя вслух Микеланджело. — Вот незадача!»

— Чего бормочешь? Я не отступлюсь. Не вздумай только поступить иначе, — пригрозил Павел. — От Юлия ты убежал как трус. Со мной не выкинешь такую шутку. Из-под земли достану, в рог скручу, плясать заставлю под мою же дудку, а за строптивость и поколочу.

Видимо, поняв, что переборщил с угрозами, Павел подошёл к Микеланджело и положил ему руку на плечо.

— Ну, будет — не серчай. Себя не мучай. Отказа никогда я не прощу. Пойми — я тридцать лет ждал этот случай и, папой став, его не упущу!

— Как одолеть мне тяжкие сомненья? — с дрожью в голосе спросил мастер.

— Порукой верной будут гений твой и неустанные мои моленья. Заказчик — время и престол святой, — и Павел осенил художника крестным знамением. — Не подведи нас и работай рьяно. Всё! Порешили, и умерь свой нрав.

С этим напутствием Микеланджело, не отрешившись от всего услышанного, покинул зал, забыв на прощанье преклонить колено. Вслед за ним в зал вбежал Бьяджо:

— Святейшество, он вышел, словно пьяный, в приёмной всех послов перепугав. Вот и нашлась на срамника управа!

— Ты не болтай, а исполняй приказ, — резко оборвал его Павел. — Оповестить все римские заставы, чтоб мастер сей не упорхнул от нас. Впредь дом держать негласно под надзором.

— Весь сыск поставим на ноги тотчас и пост фискалов пред его забором.

— Но чтоб о слежке знать он не посмел, — приказал Павел.

— Соскучилась по бунтарю темница, — потирая руки, сказал Бьяджо.

— Какому бунтарю? Ты ошалел. Умолкни, валаамова ослица!

— Простите, что я брякнул невпопад.

— Он должен мне служить, и непременно! Я знаю, что сманить творца хотят Париж, Мадрид, Венеция и Вена. Но он художник папского двора. Упустите — повешу за измену! Послов на завтра. К трапезе пора.

И папа через скрытую от взора потайную дверь покинул малый зал приёмов.

Встреча с новым понтификом породила в Микеланджело страхи и сомнения, хотя сам Павел III вызвал у него симпатию своей простотой и дружеским расположением. Пожалуй, с таким папой можно иметь дело.