Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Единственный позитивный результат Берлинской конференции — решение созвать еще одну конференцию, на этот раз в Женеве, которая должна была заняться урегулированием проблем Индокитая. По германскому вопросу Берлинская конференция зашла в тупик. Советская позиция оставалась предельно жесткой. Молотов особенно отрицательно отзывался об Аденауэре, называя его «врагом Советского Союза». С другой стороны, но его мнению, преемники Аденауэра будут еще агрессивнее и опаснее. Что касается свободных выборов, то у него был наготове ответ, не свидетельствующий о хорошем знании истории: Гитлер, неоднократно повторял он, пришел к власти путем свободных выборов (?).

Конференция изобиловала приемами, которые устраивали главы делегаций. Идеи, кстати, отмечал, что на обеде, который советский министр иностранных дел устроил в его честь, он проявил себя как радушный и внимательный хозяин. На одном из таких обедов в минуту откровенности Молотов раскрыл сущность своего подхода к германской проблеме. Согласно воспоминаниям Идена, его собеседник «выразил согласие с проведением всеобщих свободных выборов в Германии, но лишь после того, как все четыре союзника договорятся о том, каким должно быть правительство, которое будет сформировано после этих выборов». Иден использовал все свое красноречие, чтобы объяснить советскому министру, что цель свободных выборов как раз и состоит в том, чтобы дать возможность избирателям определить для себя подходящее для них правительство, но Молотов, не дослушав, задал вдруг вопрос, никак не относящийся к данной теме: почему на приеме у англичан на прошлой неделе играл оркестр ирландских королевских стрелков, ведь Ирландия — нейтральная страна и ее солдаты не могут служить в британской армии. Иден пустился в объяснения насчет того, что речь идет о добровольцах, и тому подобном, но нить разговора безнадежно прервалась. Именно в этот момент Иден окончательно понял, что конференция обречена.

Провал Берлинской конференции, несомненно, порадовал Аденауэра. Теперь у него был серьезный козырь против своих оппонентов: Советы отказываются от самого принципа свободных выборов, так о чем же договариваться? В частном порядке он был готов признать, что Советы не хотят войны в Европе, однако, по его мнению, они преследуют цель политическим путем «выдавить» из Европы американцев. Этому он готов был противодействовать самым решительным образом.

Оставалась еще одна трудная проблема — Саар. Даллес затронул ее во время короткой встречи с бундесканцлером во время остановки в Кёльнском аэропорту по пути в Вашингтон. Аденауэр попытался принизить ее значение: она, эта проблема, раздувается противниками ЕОС, он, Аденауэр, готов кое на какие уступки ради того, чтобы Франция наконец ратифицировала Парижский договор о ЕОС, но он не может идти в этом отношении слишком далеко, дабы не навлечь на себя обвинения в том, что он «распродает» немецкие земли. Даллес сухо напомнил ему, что он дал торжественное обещание президенту Эйзенхауэру: ко времени начала дебатов о ЕОС во французском Национальном собрании саарская проблема будет снята с повестки дня. Это прозвучало довольно резко, тем более что на этом Даллес закончил разговор и направился к трапу ожидавшего его лайнера. Аденауэр как побитый остался стоять на полосе.

Заниматься всерьез переговорами о будущем Саара ему очень не хотелось. Но пришлось. Дело для него осложнилось тем обстоятельством, что в марте 1954 года последовало заявление Советского правительства о том, что оккупационный режим в Восточной Германии упраздняется и ГДР располагает отныне полным суверенитетом. Западные союзники, естественно, отреагировали, как обычно, указанием на нелегитимность существования ГДР, однако о прекращении оккупации Западной Германии и предоставлении ФРГ всех прав суверенного государства можно было говорить только после вступления в силу договора о ЕОС, а это теперь зависело только от Франции, которая, в свою очередь, требовала приоритетного решения вопроса о Сааре.

В начале марта французское правительство в качестве основы для переговоров представило «Саарский меморандум». По оценке Бланкенхорна, он являл собой «откровенное повторение старой французской позиции, слегка замаскированное под «европейское решение», что абсолютно неприемлемо для нас». Несколько иной, более приемлемый для немецкой стороны план «европеизации Саара» был выдвинут голландским дипломатом Гюйсом ван Натерсом. Именно на основе этого плана Аденауэр согласился на переговоры. В начале апреля он в сопровождении Хальштейна и Герстенмайера отправился с этой целью в Страсбург. У него не было иллюзий: переговоры предстояли долгие, трудные и утомительные. Так оно и оказалось.

Распутывание саарского узла осложнял еще и личностный фактор. Тамошние политические лидеры никому не подчинялись по партийной линии, поскольку деятельность западногерманских политических партий на территории Саарской области была французами запрещена, и даже те из них, кто тяготел к идее возвращения в лоно матери-родины, имели, разумеется, свои карьерные планы. Можно ли было, например, рассчитывать, что Иоханнес Хоффман, «премьер-министр» Саара, так легко откажется от своей должности? Крепким орешком был и Генрих Шнейдер, лидер «оппозиционной», открыто прогерманской партии. Аденауэр в принципе правильно полагал, что ему от них никакой помощи не будет и что у него, соответственно, нет никаких обязательств перед ними.

Предварительные переговоры с французами о будущем статусе Саара быстро зашли в тупик. Аденауэр ставил свое согласие в принципе на «европеизацию» Саарской области в зависимость от предоставления французской стороной гарантий незамедлительной ратификации договора о ЕОС. Французы рассматривали это как выставление предварительных условий и отказывались дать искомые гарантии. Аденауэр далее настаивал на том, что любое достигнутое соглашение должно будет подвергнуться пересмотру в случае воссоединения Германии, когда и если таковое произойдет. Для французской стороны это условие также представлялось неприемлемым. Переговорам грозил неминуемый срыв, но тут произошел правительственный кризис во Франции: 12 июня, после того как капитулировал французский гарнизон крепости Дьен-Бьен-Фу во Вьетнаме, правительству Ланьеля был объявлен вотум недоверия.

Свергнутый премьер имел некоторые заслуги как участник Сопротивления, но, но воспоминаниям одного из личных секретарей Черчилля, это была не особенно презентабельная личность: «невысокий толстячок, человек непритязательный, слабый политик». Этого никак нельзя было сказать о его преемнике — Пьере Мендес-Франсе. Выходец из зажиточной еврейской семьи (его отец был текстильным фабрикантом), радикал, антиклерикал, человек светлого ума и решительного характера, он в возрасте тридцати одного года стал министром в правительстве Народного фронта, которое возглавлял протежировавший ему Леон Блюм. Во время войны служил в военно-воздушных силах, в 1941 году, когда власти Виши начали кампанию против евреев, был арестован. Сбежал из заключения, добрался до Лондона, где присоединился к движению Свободной Франции, был комиссаром финансов и министром национальной экономики в правительстве де Голля, но затем их пути разошлись. Мендес-Франс стал своего рода жупелом для антисемитски настроенных представителей французских правых сил, однако его кабинет, продержавшийся у власти всего семь месяцев, явился одним из немногих счастливых исключений из серых будней Четвертой республики. К числу его бесспорных достижений следует отнести относительно безболезненный, хотя и бесславный уход из Индокитая, предоставление ограниченной автономии Тунису и продвижение вперед по пути модернизации отсталой и архаичной французской экономики.