Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста

Когда Украину захлестнула кровавая волна арестов, в ней утонул и наш дорогой Петр Данилович Варлыго. Не могу вспомнить подробностей, последовательность событии. Помню только момент, когда я, услышав эту тяжкую весть, обратился к мужу моей сестры, бывшему тогда начальнику тупичевского районного отделения милиции, с вопросом:

- За что арестовали нашего учителя Варлыго?

- Обвиняется в украинском национализме, - хмуро ответил он.

А сестра, присутствовавшая при этом, горько заплакала и сказала:

- Завистники оболгали его!.. Он лучший педагог в районе, если не во всей области!

- Мое дело отвечать за охрану и конвой. А статьи шьет районное НКВД. И не спрашивайте больше ни о чем подобном! А то и меня под статью подведете!..

Но как было не спрашивать?.. Ко мне вскоре обратился мой соученик К, один из моих близких друзей:

- Отца арестовали... Помоги узнать, что с ним.

Беспокоить неприветливого родственника я не осмелился, и мы с Н. решили сами подсмотреть, что делается в районных НКВД и милиции, располагавшихся среди райцентра в одном здании, окруженном высоким забором, вдоль которого росли вековые липы. Две ночи просидели мы с Н. на липах. Видели сквозь зарешеченные окна только одну камеру, битком набитую мужиками, и кабинет с черным диваном, на котором сидел, как мне казалось, учитель Варлыго. Возле дивана стоял охранник, и как только Петр Данилович сонно ронял голову, тормошил его, заставлял подниматься на ноги и вновь садиться.

Это был, как я узнал позже, способ многосуточного допроса - пытка. Отсюда и родился у меня в романе "Люди не ангелы" черный диван и томившийся на нем главный герой книги Платон Ярчук...

Мой родственник вместе с первым секретарем райкома партии увлекались утиной охотой. Иногда приглашали меня - в качестве коновода и "охотничьей собаки" (я должен был доставать из болота или озера подстреленных ими уток). И однажды, когда охотники выпивали и закусывали, я нечаянно подслушал их разговор, ужаснувший меня:

- Ругает нас областное начальство, что слабо ищем у себя врагов народа, - говорил секретарь, хрустя соленым огурцом. - Городнянский и Щорский районы обогнали нас... К концу месяца требуют арестовать еще хотя бы десяток человек.

- А куда помещать их? - послышался вопрос моего родственника. - Своей тюрьмы у нас нет, а городнянская битком набита.

- Решения "тройки", говорят, можно приводить в исполнение при перевозке из Тупичева в Городню.

- Способ известный: при "попытке к бегству". Но мне за плохую организацию охраны грозятся голову отсечь. Область уже знает о случае прошлой недели.

- Каком случае?

- Трое арестованных выпрыгнули в лесу из грузовика и пытались убежать... Сопровождающие милиционеры тут же уложили их...

- Кого именно?

Среди услышанных мной фамилий прозвучала и фамилия отца моего дружка Н. Фамилия звучная и редкая. Не называю ее по причинам, которые станут читателю ясны гораздо позже.

Памятной была та охота... Когда я вернулся домой, увидел в нашем дворе Н. Он помогал моей сестре колоть дрова. Набрав охапку дров, сестра скрылась в доме, а Н. таинственно спросил у меня:

- Пойдем сегодня в ночное на милицейские липы?

Что мне было ответить другу? Сказать правду - страшно. Чувствовал себя так, будто стал соучастником преступления, совершенного на лесной дороге между Тупичевом и Городней. И подленько увильнул от прямого ответа. Предложил пойти к Савелию Харченко (продавцу винной лавки) и выпить ликеру на полученный мной в районной газете маленький гонорар; мол, очень продрог на охоте. Пошли, выпили...

Не понимал я тогда, что даже слабая надежда есть хлеб несчастливца; как она ни обманчива, отнимать ее у человека одним рывком не следует... Направились мы прогуляться в сад, окружавший нашу школу, спели вдвоем "Ой наступала та чорна хмара", и потом я, с похолодевшим сердцем, сказал Н., что у него нет больше отца...

У меня не стало друга. Более того, я приобрел бескомпромиссного врага, не будучи перед ним лично повинным ни в чем.

3

А случилось недели через две вот что. Мы, группа старшеклассников парней и девчат, пошли в лес за черникой. Возвращались порознь из-за того, что разбрелись по Замглаю (так называется тот лес), да и потому, что Тупичев - село огромное, а дома наши были в разных его концах. Вместе с Н. шел я по узкой полевой.дорожке, юлившей сквозь обширное поле дозревавшей ржи. Друг мой был молчалив. На потемневшем его лице выпирали скулы. Я пытался развлечь Н. каким-то разговором и обронил нелепую фразу, смысл которой в том, что он доведет себя до полного истощения, если будет так переживать; отца, мол, все равно не вернешь.

- Не истощусь! Я сильнее тебя! - сказал мне Н. и будто в шутку предложил бороться.

Тут же, на полевой дороге, я дважды великодушно позволил Н. уложить себя на обе лопатки. Это вдохновило его, и он объявил новый вид соревнования - "припинание" к земле жгутами ржи: кто из нас сумеет освободиться от жгутов. Я не знал способа такой привязки и предложил начать опыт с меня. Мы зашли поглубже в рожь, где она была наиболее тучной, я улегся спиной на землю, а Н., собирая вокруг меня пучки ржи, не выдергивая их из земли, закручивал в перевясла. Привязывал ими мои раскинутые руки, затем ноги. Заподозрив неладное, я стал вырываться, но было уже поздно. Последний жгут Н. завязал у меня на горле...

- Недельки через две тебя дохлого подберут комбайнеры, - зло сказал Н. Сорвав с моей головы фуражку, он выдрал из нее подкладку и затолкал ее мне в рот. Затем ушел...

Все мои попытки высвободиться из жгутов были тщетны. Мне стало ясно, что гибель неминуема, если не произойдет чуда. И оно произошло. На рассвете я проснулся от ударивших по моему лицу крупных капель дождя. Небо полыхало молниями. Разразилась шквальная гроза, и с каждой ее минутой я чувствовал, как от напряжения моих мышц ослабевает цепкость корней ржи.

Утром я появился дома с распухшим, изъеденным комарами лицом.

- В лесу заблудился, - ответил на тревожный вопрос сестры: "Где пропадал?".

Благодарю судьбу, что хватило у меня разума не пожаловаться на Н., хотя кипел от жажды мести, которую видел в том, чтоб встретить его и крепко избить. Но он не был дураком: догадался, что гроза спасла меня, и исчез из села. Об этом я пока не знал. Через несколько дней, когда лицо мое обрело нормальный вид, пошел к нему домой. В комнате застал одну мать постаревшую, жалкую, с красными от слез глазами.

- Нет его дома, - упредила она мой вопрос немощным голосом. - Понес в Городню, в тюрьму, передачу для отца и где-то запропастился.

Мое сердце полоснула невыносимая жалость к этой женщине: сын скрыл от нее, что отца расстреляли... И почему-то стало стыдно. С трудом я произнес слова: