Александр Щербаков - Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой

Вот что произошло двадцать три года назад, 19 августа 1991 года. Так называемый путч. Галина на площади перед Белым домом. (Я, к сожалению, нет. Не могу покинуть «Огонек». Главный редактор – где-то в США, его первый зам – в Лондоне, приедет только к ночи, просто зам – бог знает где. И я, еще один зам, оказался, как поется в народной песне, большим-на́большим.) Мы встречаемся дома поздно вечером. Никто не знает, что будет завтра. И как-то между слов мелькает упоминание о том, что на площади Галина случайно познакомилась с парнем из Свердловска. Его зовут Моисей Аксельрод.

Как Моисей Аксельрод?! А вот так. Это муж Лены Фроловой. С тех пор почти каждый год вплоть до своего ухода из жизни Моисей 19 августа звонил Гале – так они отмечали годовщину своего знакомства.

Еще одна случайность. Именно такая, которую Галина не посмела вставить в рассказ. Ибо могут сказать: какой надуманный сюжет! И опять смешаны «корзины» двух судеб. Может быть, есть повод задаться вопросом: для чего? Предположим, для того, чтобы писательница, не раз в своих сочинениях обращавшаяся к тем событиям, острее ощутила их необыкновенность или, как сейчас принято говорить, эксклюзивность – короче, то, что они из ряда вон…

Я могу привести еще подобного рода пересечения. Мне кажется, в чехарде сменяющих друг друга вроде бы ничего не значащих будней они определенно напоминают нам: все так . Все сходится . Логически завершаются, как в хорошем романе, некогда возникшие жизненные фабулы. И тут же, как на ленте Мебиуса, начинаются пока еще никому не известные новые завязки игры-судьбы, которая опять, наверное, будет чревата удивляющими нас совпадениями, по теории вероятностей – маловероятными.

Из памятных случаев такого рода позволю себе еще рассказать о примечательном повторе обстоятельств, точнее – одного имени, казалось бы, на что-то указывающем или намекающем, но… недоступном объяснению. Это имеет непосредственное отношение к самому нашему появлению в городе-герое Волгограде, где, как я уже рассказывал, появились первые писательские страницы Галины.

…В «Журналисте» за 1975 год я нашел свою статью «Слово о желанной кабале». По первым ее двум фразам можно понять, о чем речь.

«В душе едва ли не каждого настоящего журналиста есть уголок, куда он не допускает никого – ни товарища по работе или рыбалке, ни жену, ни даже редактора в минуты самой рискованной откровенности. В этом уголке живут мечтания и страхи, надежды и сомнения, счастливые предчувствия и опасения, связанные с тем, что журналист написал бы, если бы…»

В конце статьи есть такой пассаж: «…Как-то я был на партийном собрании одной молодежной газеты. На нем зашел разговор и об ответственном секретаре редакции. В частности, прозвучали две такие фразы:

– Секретарь наш набирается опыта, работает все лучше, но припомните, когда он в последний раз выступал в газете? Не случится ли так, что мы заимеем неплохого ответсекретаря и потеряем журналиста?..

С тех пор прошло десять лет, но я до сих пор благодарен друзьям за те две фразы. Ибо тем ответсекретарем был я».

Все – формально – здесь истинно, как и бывает в писаниях профессионала. Но немножко и не истинно, как часто случается у профи, стремящихся к логическому изяществу сюжета. Всякие оговорки и комментарии его нарушают. В данном случае некоторое лукавство было заложено в самой основе сообщения. Просто тогда я сам обеспокоился тем, что моя фамилия редко появляется на страницах. И поделился этим беспокойством с Сашей Яковенко, секретарем нашей парторганизации, с которым был в дружбе. Тот счел мое переживание подходящим фактом как бы и для самокритики внутри ячейки (что очень ценилось в партийном быту), и для проявления заботы о партийном товарище.

Сегодня журналистское сообщество стало более многосоставным по специальностям и функциям. Оно спокойно допускает наличие в своих рядах менеджерского сословия – людей не пишущих, но с разных сторон обеспечивающих плавучесть редакционного корабля. Тогда было по-другому. Хорошо пишешь – ты журналист, и у тебя есть возможности для карьерного роста вплоть до главного редактора. Или – до прорыва в «вышестоящую» газету: из многотиражки – в городскую или областную, из области – в республиканскую или союзную отраслевую, а то и сразу – в центральную прессу. Были, конечно, и иные пути – через партаппарат (комсомол). Но в нашей братии даже мысль об этом казалась постыдной.

Я был увлечен секретарским делом. На фоне быстро меняющихся начальников, с опаской вступающих на территорию газетной технологии во всевозможных ее аспектах, было в кайф ощущать себя специалистом-мастером, без которого ну никуда… Но я хорошо помнил самое начало своего пути к этой работе, а именно – очерк «Персидская песня», написанный на тумбочке в заводской гостинице «Ростсельмаша». И как после его публикации редакционные завотделами норовили приручить меня, нагрузить своими заданиями.

Тогда-то во мне и поселилась тревожность: а как дальше? Всю жизнь совершенствовать наш любимый «Комсомолец»? Пробиваться в редакторы? Мне этого ох как не хотелось. Выслушивать ругань на газету обкомовских «всемогущих», с бледным лицом возвращаться в редакцию и снова делать номера с трепетом: что еще может вызвать гнев бонз?.. Я не находил ответа на теребящий меня туманный вопрос, но… тем не менее пришел к очень здравому и четкому выводу. Необходимо вернуть свою полную боевую готовность. В первую очередь, грубо говоря, в щелкоперстве. Строчкогонство само по себе не есть профессиональный недостаток. А вот отсутствие навыка выдать в необходимый срок четко обозначенное количество текста – это профнепригодность.

Мне удалось найти самое подходящее в городе место для упражнений «в прыгучести» (выражение Галины) – зав. отделом информации «Вечернего Ростова». Туда и ушел сразу после нового (1965) года. Галина, услышав об этом, только сказала: «Ох…» Она знала, что обсуждать решения, касающиеся моей работы, не надо. Действительно, за всю жизнь я на этот счет никогда ни у кого не просил совета ни по важным вопросам, ни по мелочам.

Должность и впрямь была «горячей». Помимо занимательных репортажей о том, что волнует публику не просто в большом городе, а именно в «Ростове-папе», надлежало каждодневно заполнять информационные разделы «Вчера вечером» и «Сегодня утром». За полгода, которые я провел в «Вечерке», удалось пройти славную репортерскую школу. А главное, надолго растаял жирок душевного комфорта, быстро нарастающий под редакционно-домашними сводами и часто перерождающийся в опаску перед новой живой действительностью. Я ощущал: мои профессиональные приспособления – и к жизни, и к ее газетному выявлению – и возродились, и обновились. Как это в статье «Слово о желанной кабале»: у меня вновь появились «счастливые предчувствия и опасения, связанные с тем, что написал бы, если бы…».