Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Вот ведь как.

И не знаю, что сказать об этом.

У меня есть рассказ под названием «Герой рок-н-ролла», там идет речь о некоем Михаиле, в котором можно угадывать Борзыкина, а можно не угадывать – в любом случае это все-таки рассказ, и фактическая его достоверность откровенно сомнительна. Тем не менее в рассказе говорится, что сочинения героя рок-н-ролла по имени Михаил определили не столько мою этику или эстетику, но скажу больше – физиологию. То есть и чувственность как таковую, и некоторые важные психические реакции, и еще что-то, чему прозванья пока не придумал.

Вот эти слова я с легкостью могу переадресовать самому Борзыкину. Он один из тех людей, что опекали мою юность, – и значит, в числе немногих, Борзыкин сделал меня тем, что я есть сегодня.

Не думаю, что Борзыкину хочется отвечать за своих блудных детей, которых он так не хотел иметь, но тут уж ничего не попишешь. Народились, выросли, перестали вытирать сопли кулаком, стоят, смотрят прозрачными глазами. «Ну так кто, ты говоришь, мой папа?»

Пожалуй, для меня уже и не может существовать реального Борзыкина, я не очень понимаю, какое отношение имеет человек из плоти и крови к тому голосу, что звучал в моей комнате лет, не совру, десять подряд и потом совсем недавно зазвучал снова (но это уже совсем другая история).

То есть голос и те слова, что он произносил, стали самоценной реальностью и существуют во мне вне зависимости от того, чем занят я сам и чем сегодня занят Борзыкин, который до сих пор имеет некоторую наглость утверждать, что голос принадлежал ему и никому другому.

А мне доныне кажется, что он был вылеплен из нескольких тысяч разнородных частиц и в определенный момент зазвучал сам по себе, потому что иначе и быть уже не могло. Так хотелось этого голоса нескольким десяткам, или нескольким тысячам, или нескольким миллионам подростков.

Чаще всего я слушал Борзыкина, терзая свои мышцы черным железом, отжимаясь на кулаках с гантелей на шее, или иногда просил любимую присесть ненадолго мне на лопатки.

Как ни странно, эти его, по сути, гуманистические песни содержали (и содержат по сей день) замечательный заряд чистейшей человеческой агрессии – таким током можно было лечить от заикания. Чем он, собственно, и занимался.

Однажды, в подпитии, я признался Борзыкину, что, о чем бы ни пелось в композиции «Твой папа – фашист», образ он рисует слишком нордический, слишком ледяной. И когда нынешние шутники подкладывают к этой песне видеоряд с нынешними президентами, становится забавно: эти суетливые люди не тянут на героев и антигероев песен Борзыкина. Это тени какие-то, создающие пошлое мельтешение.

А в Борзыкине никогда не было пошлости, совсем не наблюдалось. И что бы ни говорили о политизированности его музыки – я не верю в это. Борзыкина заботят вопросы иные, самой хрупкой, последней, запредельной важности. Именно поэтому ни одна из его песен, из года в год взрывающих социум со всеми его неизбежными патологиями, нисколько не устарела: хоть в 86-м году ее сочинили, хоть в 93-м, хоть в 12-м.

Потерянный человек, который бесконечно теряет и вновь обретает себя, – вот о чем Борзыкин. Такие вещи неподвластны временам.

«Мы дети, которых послали за смертью и больше не ждут назад» – моя самая любимая строчка у Борзыкина.

И все, чем он занят, – это неустанной, созидающей человека работой: сделать свою судьбу такой, чтоб тебя ждали назад.

(Думаю, Борзыкин отмахнется от того, что я сейчас сказал, но это мой текст, что хочу, то и пишу.)

И вот в эту работу может и должно быть встроено все – и политика, и война, и страсть, и боль.

И отказавшийся от чего-либо в пользу своего спокойствия никогда не пронесет души своей, не расплескав. Борзыкин не отказывается, вызывает на себя. Переплавляет дурную политику и дурную боль своим праведным гневом и чистым голосом.

…Я видел его на стадионах, когда «Телевизор» был едва ли не популярнее еще не разобравшегося со своей группой крови Цоя, ну и Шевчука тоже. Один Кинчев мог тогда ему противостоять – они как раз являли совершенно неожиданный, страстный, с разодранной молодой глоткой типаж русского рок-н-ролльного вожака и бунтаря. Борзыкин и Кинчев тогда часто выступали вместе и взрывали стадионы, а если б хотели, могли б свершить военный переворот.

Потом все в земле нашей пошло наперекосяк, спутались нормы, возник хаос. Исчезли и спутали извилины многие, а Борзыкин остался неизменен себе. Обвинить его могут в чем угодно, но не в бесчестности. И как это дорого стоит.

Теперь однополчане рок-н-ролла больше не чувствуют плеча товарища, каждый воет на свою луну – что ж, имеют право.

Но мне луна Борзыкина ближе, яснее, понятнее, кровавее, человечнее. Я до сих пор подвываю ему и надеюсь, что она отзовется.

Даст знак, что нас ждут, ждут назад.

Каждому поколению нужна своя знаковая система, свой словарь, чтобы изъясняться.

Появление новой знаковой системы не означает гибель прежней – но все меняется вокруг, меняются ландшафты, политика, социум, язык, и прежних определений становится недостаточно.

Смотрите, как много всего появилось нового, любопытного, непривычного: демократия, Ксения Собчак, оборотни в погонах, эскорт-услуги, наркомания и миллион молодых, полных сил наркоманов, национальный вопрос, бен Ладен, мобильные телефоны, айподы, пин-коды, компьютерные игры, леворадикалы, праворадикалы, «единороссы», серфинг, дайвинг, шопинг.

Со всем этим надо было что-то делать.

«…все уже было сказано до нас, мы лишь добавляем в тему бит и бас», – спел однажды Ноггано.

Новая песенная культура появляется не потому, что люди постигают новые истины: это им так кажется, что постигают, – на самом деле они лишь наступают на старые грабли. Новые песни появляются затем, что нужно каким-то образом ввести в языковой оборот накопившееся в последние годы барахло.

По сути говоря, все, что нужно понять русскому подростку или молодому человеку, спели в свое время Высоцкий, Галич и Окуджава, потом Цой, Летов и Башлачев. Там уже все есть про честь, мужество и любовь. Но у этих ребят ничего не было про плюшки, терки, яйца Фаберже и лабрадора Кони. А мы, когда слушаем песни, хотим узнавать мир вокруг себя и себя в этом мире.

Какое-то время русский подросток никак не мог разыскать и рассмотреть своего отражения. Он не слышал той музыки, где ему сформулировали бы то, что он уже знал о себе, но сам не мог сказать и тем более спеть.

Нет, какая-никакая рэп-продукция появлялась уже давно, но она чаще всего была вовсе низкого качества либо ее, что называется, продюсировали.